Тингль-Тангль - Виктория Платова

– Никогда ничего не слыхала про его семью. Он всю жизньлюбил нашу мать, поэтому и не женился.

– Завидное постоянство. Значит, если я правильно понял,когда с вашей матерью случилось несчастье, он попытался заменить вам отца?

– Он не пытался заменить нам отца.

– Не важно… Но он очень вам помог. Это факт?

– Да, наверное. Он как-то сказал мне: мы всегда будемрядом, мы все для тебя сделаем…

– Кто это – «мы»?

– Он имел в виду Мику.

– Твою сестру? Ведьму?

– Да. Он был очень к ней привязан.

– Почему именно к ней?

– Она ведь была уже почти взрослая и к тому же походилана маму. Одно лицо. Так все говорили.

Никто так не говорил, никто не сравнивал блаженную дурочкуМику с мамой. Васька лишь однажды услыхала нечто подобное. И то в диалоге,предназначенном совсем не для ее ушей. «Одно лицо, вот и не верь после этого впереселение душ…» – так думал о дурочке гонец смерти дядя Пека. В Ваське тогдавсе восстало: мамочка – та мамочка, которую она помнила, уж нисколько не былапохожа на Мику, еще чего!.. Но со временем черты маминого лица стерлись, ушлииз памяти, чтобы никогда больше не возвращаться. Конечно, Васька могла в любоймомент обновить их, стоило только влезть на антресоли, где хранились семейныеальбомы, – серый и красный.

После смерти родителей Васька ни разу не прикасалась к ним.

Она не стала бы этого делать, даже если бы очень захотела:из страха, что слова дяди Пеки недалеки от истины. А если они недалеки, то чтождет ее в сером и красном альбоме? Растиражированная физиономия сестры,умудрившейся подменить собой мамочку, украсть ее лицо и воцариться при его помощив самых разных временах.

То-то она будет торжествовать по ту сторону глянца, по тусторону зерновой печати! – среди навсегда застывших улыбок, деревьев,солнц, людей, памятников архитектуры, новогодних елок и шашлыков на природе.Нет, Васька никогда не доставит заснятой Мике такой радости…

– А ты совсем не похожа на свою маму?

Странно, но этот вопрос выглядит самым человечным из всехзаданных, хотя и немного отклоняется от генеральной линии, которую до сих поргнул Ямакаси.

– Я – нет. Я – совсем другая.

– Ни на кого не похожая… – он прикасается губами кВаськиному затылку. Движение вовсе не выглядит спонтанным проявлением нежности,оно хорошо просчитано: Васька понимает это даже сонная.

– Давай обойдемся без дурацких комплиментов, –говорит она сквозь зевоту.

– Это не комплимент. А как же вы жили потом?

– Когда?

– Когда лишились покровителя.

– Нормально.

– А я после смерти родителей долго бедствовал. Долгоскитался. Иногда без крыши над головой…

А ты и сейчас без крыши, хочется сказать Ваське. Неожиданноеоткровение Ямакаси взбодрило ее, привело в чувство. Откровение выглядит излишнесентиментальным, излишне мелодраматическим, городской романс, да и только: еговпору переложить на музыку и поставить в жесткую ротацию на радио«Шансон», – жаль, что здесь нет паука. Паук уж точно бы разразилсяовацией, а потом долго бы рыдал на груди скитальца, сраженный его жизненнойисторией наповал. И, все так же обливаясь слезами, напек бы ему в дорогу горывсякой снеди.

Кнедликов, пончиков, венских булочек, круассанов с яблочнымповидлом.

Васька – не паук.

– Что-то не особенно верится.

– О чем ты, кьярида миа?

– Что у тебя вообще были родители.

Он с готовностью смеется. И сидящая к нему спиной Васькачувствует, как отголоски этого, на первый взгляд добродушного, смеха вползают вее волосы подобно насекомым. Тем самым, которых Ямакаси выщелкивал из нечистыхперьев.

– Ну как-то же я появился на свет…

– Да, этого я не учла. А что касается нас – не помню,чтобы мы особенно бедствовали. Удалось кое-что отложить на черный день.

– Надо полагать, твоя сестра постаралась? – иснова Ваське неприятно упоминание о Мике.

– Думаю, в этом была не ее заслуга.

– А чья?

– Не знаю. Я была тогда слишком маленькой.

– Ясно. А чем занимается твоя сестра сейчас? Вариантыответов у Васьки всегда под рукой: шизофреничка

посудомойка

домработница у Пьехи

пациентка лепрозория

они производили неизгладимое впечатление на всех ее парней.Но никому из них Васька не говорила, что ее сестра – ведьма. И что Васькехотелось бы убить ее.

– Она работает в ресторане. Целыми днями стоит у плиты.

– Почтенное занятие. Я бы сейчас и сам чего-нибудьпожевал.

Они были на крыше – достаточно долгое время. Потомдобирались до Петроградки, потом переключились на секс, оседлали гипсовуюлошадь и бог знает сколько проговорили. Не мудрено, что он проголодался.

– Боюсь, что особых разносолов нет. Мика не готовитдома, а я – тем более.

– Я могу сходить в магазин. Есть здесь какие-нибудь «24часа» поблизости?

Когда Ямакаси успел соскочить с седла и к тому же проделатьэто так незаметно? Васька ощущает пустоту за спиной, а он уже стоит перед ней иулыбается. Не слишком-то хорошая улыбка, двусмысленная. Что, если он задумалулизнуть под предлогом внезапно навалившегося голода? Такое вполне возможно,свой секс (едва ли не безличный) он уже получил.

Сейчас он снимет рюкзак со стремени, закинет его за плечо иуйдет навсегда. Дай бог, чтобы без последствий, а ведь могут быть ипоследствия. Ничто не помешает ему раззвонить всем другим ямакаси, ямакаськам иямакасишкам об одной телке, которая дает после трехчасового знакомства, нетребуя справки из вендиспансера, водительских прав международного образца ипредварительного посещения городской бани. К тому же она немного с приветом инастолько ненавидит свою сестру-повариху, что готова убить ее. В общем, цирк,да и только… А что, если он поспорил с Чуком и Геком? Мол-де, оседлать эту бабуне труднее, чем гипсовую лошадь, и ничего выдающегося в ней нет, так что незаморачивайтесь, отцы.

Чук и Гек.

Они и без того занимали в сердце Васьки весьма скромноеместо, а сейчас и вовсе превратились в бесплотные тени на стене.

Не то, что Ямакаси.

Повелитель крыш, он стоит перед Васькой еще болеевосхитительный, чем в тот момент, когда она увидела его впервые. Татуировки наего теле сверкают, маленькие черные солнца слепят глаза, маленькие черные луныщекочут ноздри, маленькие черные спирали срезают кожу слой за слоем, маленькиечерные стрелы пронзают сердце, уж не влюбилась ли Васька?