Адриан Моул. Годы прострации - Сью Таунсенд

— Ваша мама — просто фантастика! — восхитилась Салли, когда мать вышла в коридор. — Вот бы мне такую. Моя почти со мной не разговаривает и чуть не разорила отца. Она истратила целое состояние, скупая все, что связано с Клиффом Ричардом. На прошлой неделе спустила месячную зарплату — ей, видите ли, понадобилась его старинная пластинка в 45 оборотов под названием «Живая кукла».

Из больницы мы поехали в книжный магазин. Мать опять припарковалась не по правилам, на двойной желтой линии. С целью отвадить дорожную полицию она нацарапала записку и сунула ее под дворник.

Уважаемая дорожная полиция,

Я припарковалась на двойной желтой линии, потому что мой сын лечится от рака простаты и слишком слаб, чтобы пройти пешком даже очень короткое расстояние. Если возникнет чрезвычайная ситуация и потребуется переставить машину, вы найдете меня в книжном магазине.

Искренне ваша

Полин Моул.

Бернард Хопкинс воскликнул, обнимая мою мать:

— Полин, ты просто загляденье!

— Бернард! — польщенно отозвалась мать. — Адриан говорил, что ты пытался наложить на себя руки.

Хопкинс рассмеялся:

— Я впал в глубокий мрачняк, потому что у меня кончились сигареты. Пойдем найдем паб со столиками на улице, чтобы можно было курить, и я тебе все расскажу.

И они удалились рука об руку, оставив на меня магазин. Час спустя явился инспектор дорожной полиции и спросил, знаю ли я Полин Моул. Я ответил, что мою мать вызвали по срочному делу.

— Так это вы тот самый сын, который не в состоянии пройти пешком пару метров? — сообразил инспектор.

Пришлось подтвердить его догадку. К несчастью, в этот момент я стоял на верхней ступеньке стремянки, наводя порядок на полке с поэзией. Инспектор дал мне десять минут на то, чтобы переставить машину. Когда он ушел, я немедленно позвонил матери. Она сказала, что они с Бернардом сидят снаружи «Розы и короны» и только что заказали вторую порцию выпивки. Минуло десять минут, мать не возвращалась, и я опять ей позвонил.

— Мы как раз закусываем! — заявила мать и велела мне самому переставить машину. Я напомнил ей, что у меня нет автостраховки, на что она ответила: — Какой же ты педант!

В трубке раздался странный хруст.

— Что это за звук? — встревожился я.

— Я ем маринованный лук, — объяснила мать.

Спустя несколько минут я увидел, как инспектор дорожной полиции прилепил квитанцию о штрафе на ветровое стекло «мазды». Матери придется раскошелиться на 60 фунтов, и это ей не по карману.

Она встала на опасный путь.

В больницу на «мазде». После терапии мать предложила заехать на фермерский рынок за свежими курами. Говорит, у нее такое чувство, что цивилизация, которую мы построили, вот-вот развалится. А я только сейчас понял, что мать вызвалась возить меня в больницу и обратно не совсем из бескорыстных побуждений. Я для нее — предлог вырваться из дома, развеяться, сбежать от домашней рутины и мужа-инвалида. Последнюю квитанцию о штрафе она выбросила в сточную канаву:

— Пойду в суд и буду биться с ними за каждый дюйм дорожного полотна.

Кур она так и не купила, куриная наружность ей не понравилась. Зато потратила семь с половиной фунтов на гигантский пирог со свининой.

Георгина вернулась с работы только в половине девятого. Когда она лежала в ванне, я заглянул в ее сумочку. Сам не знаю почему, но я просмотрел сообщения на ее телефоне. И обнаружил тридцать с лишним сообщений от Хьюго Фэрфакс-Лисетта. Как он смеет навязываться моей жене в нерабочее время, когда она дома, с семьей!

В постели перечел «Просто Уильяма»[59]. В три часа утра проснулся и крадучись, чтобы не разбудить Георгину, выбрался из спальни. На этот раз я исследовал ее сумку более тщательно: нашел чек на бутылку шампанского, спички из «Бон Ами» (ресторана в Лафборо, о котором я никогда не слыхивал), чек на поездку на такси на 19 с половиной фунтов и новую бутылочку с освежителем для рта. Теперь я знаю, что чувствовал Отелло.

Вернулся в кровать и долго смотрел на мою спящую Дездемону. Она была такой красивой в лунном свете, падавшем ей на лицо.

В половине восьмого позвонила Пандора. Спросила, согласен ли я сфотографироваться с ней в субботу в рамках новой правительственной стратегии по лечению рака.

Поинтересовался, откуда она звонит.

— Из Лондона, я сейчас в офисе. Раннему червяку продвижение по службе.

Когда мы закончили разговор, Георгина спросила:

— Чего хотела эта сука… кроме моего мужа?

Проявление ревности с ее стороны меня сильно порадовало.

Грейси закатила очередной скандал из-за школьной формы. Слава богу, мать, уже сидевшая в «мазде», нажала на клаксон, и я, торопливо схватив куртку, выбежал на улицу, предоставив Георгине разбираться с дочерью.

По дороге в больницу я спросил мать, не надо ли показать Грейси детскому психологу.

— Нет, — ответила мать, — но ее надо время от времени шлепать по попе.

— Я против избиения детей, — сказал я.

— Шлепки еще никому не причинили вреда.

— Ошибаешься, я — комок неврозов.

Мать уже чувствует себя в отделении лучевой терапии как дома. Когда я сказал ей об этом, она пожала плечами:

— А почему нет? Правительство постоянно твердит, что все это построено на мои налоги и отчисления. Значит, это и мой дом тоже.

Днем позвонил мистеру Карлтон-Хейесу по поводу закрытия магазина. Он уже назначил дату?

После продолжительного молчания босс ответил:

— Думаю, будет лучше сделать это в субботу.

В которую субботу, поинтересовался я.

Опять томительная пауза, и наконец:

— Разумнее всего остановиться на первой субботе после Рождества.

У меня было к нему много вопросов. Например, куда девать книги? Нужно ли сообщать о закрытии магазина городским властям? Должны ли мы договариваться об отключении электричества, газа и воды? Мне также хотелось знать, получу ли я компенсацию в связи с сокращением. И следует ли предупредить об увольнении Бернарда и Хайтиша? А также что мне теперь делать всю оставшуюся жизнь?

Однако я не задал ему ни единого из этих вопросов.