Темная сторона Москвы - Мария Артемьева

Скучная беседа с Архипенко тянулась уже с полчаса, как вдруг он поинтересовался:

— Кстати, вы в курсе, какие любопытные книги мы обнаружили в комнате вашего друга при обыске?

— А что, был обыск? Новый? — спросил я в ответ ледяным тоном. Я знал, что обыск в общежитской коморке Андрея проводился уже давно, и, насколько мне было известно, ничего интересного там не нашли.

— Новый обыск по старому месту жительства. У его отца. Он к нему на лето ездил.

— Да? И что же?

— В комнате Андрея Киреева были обнаружены брошюры о природных ядах. Его отец сам признался, что книги — сына.

— Ну и что? Андрей — биолог…

— Вы не дали мне договорить. Брошюра называется «Природные яды тропиков и субтропиков». Издана не так давно в ГДР. В одном из разделов речь идет о нейролептических ядах растений, которые убивают столь стремительно, что не успевают накапливаться в организме и, соответственно, не обнаруживаются в нем после смерти.

Он замолчал. В наступившей тишине мне казалось, что сердце бухает о ребра так сильно, что даже следователю через стол должно быть слышно это унизительное заячье прыг-скок в моей груди. А он и смотрел на меня как удав на кролика.

— Понимаете, мозаика, похоже, сложилась в довольно внятную картинку. По крайней мере, в отношении Андрея Киреева. Есть мотив, почти доказан умысел… Остались мелочи. Незначительные детали. И очень скоро мы их найдем — с вашей помощью или без нее.

Архипенко нагнулся над столом, подписал и протянул мне пропуск:

— Идите, Цыбин. До новых встреч в эфире. Я вам очень советую: перестаньте выгораживать своего приятеля. Он у-бий-ца.

Наверное, в этот момент его железная уверенность окончательно сломила меня. Я больше не мог выдержать, не зная, кому верить, во что верить и как верить. Простота и ясность, которые были у меня вначале, испарились. У меня был друг Андрей и подруга Галя Рябоконь. Галя мертва, Андрей числится ее убийцей, их светлые отношения — какими я их видел раньше — представлялись теперь жутким клубком противоречий, переплетенных с амбициями и страстями посторонних людей…

Я больше не мог дышать в этой атмосфере. Сомнение? Оно убило меня. Наверное, я не ученый.

Я поступил как слабак, как нервная барышня. Воспользовавшись оплошностью родной милиции, которая почему-то не удосужилась взять с меня подписку о невыезде, я удрал из Москвы на Кавказ, уехал работать в заповеднике. Наверное, в моих свидетельствах уже не было никакого проку для Архипенко, но меня почему-то никто не разыскивал. Несколько лет я провел в Кабардино-Балкарии, в горах. Потом уехал в Одессу. Потом, когда родная тетушка моей матери объявилась в Израиле и прислала нам вызов, я начал собирать документы… На это ушла еще пара лет. Наверное, обо мне все забыли. В конце концов, мне удалось уехать и перебраться в США.

Как ни странно, но там моя судьба устроилась не в пример легче, чем у большинства эмигрантов: я даже смог работать по специальности.

Возможно, к тому времени у меня уже выработался инстинкт бегущего зверя: я научился приспосабливаться к действительности, мимикрировать.

О судьбе Андрея Киреева я так ничего и не узнал. Но однажды мне довелось на какой-то вечеринке в Принстоне разговориться с американским дипломатом, неизвестно как затесавшимся в компанию университетских преподавателей. И он рассказал мне совершенно дикую историю — о том, как диппредставительство США в Новой Гвинее крышевало некого господина Сигеру — агента ЦРУ. А занимался этот Сигера в Новой Гвинее тем, что разыскивал редкие растения по программе биологических войн для своей конторы. С помощью местного туземного князька он раздобыл экземпляр цветущей лианы, очень редкой. И замечательной, в частности, тем, что цветы ее — невзрачные, мелкие — обладали ужасающей способностью убивать одним только запахом.

На близком расстоянии запах воздействовал затормаживающе на быстрые нейроны мозга — человек как бы засыпал на ходу, впадал в ступор, или его начинало подташнивать — дурнота подступала, как перед обмороком. Но уж если человек умудрялся цветочки эти понюхать!.. Все. Незамедлительная смерть. Яд, полученный организмом через дыхание, вызывал такие мышечные судороги и спазмы, что кости трещали и ломались — хуже, чем при эпилепсии.

Цвела эта ужасная лиана крайне редко, недолго и только в идеально благоприятных условиях. Даже в природе не чаще чем раз в пять лет появлялись на ней смертоносные цветы.

— Вот такая капризная штучка, представляете, Антуан? — как будто даже сожалея, усмехался дипломат. — Не знаю, чем там у них кончилось, но, если мне не изменяет память, в ЦРУ так и не смогли приспособить эту капризницу к программе биологических войн. А ваши?

— В каком смысле? — не понял я.

— Ну, как же! — усмехнулся дипломат. — Я отлично помню: Сигера говорил, что у ваших краснопузых в Советах экземпляр ядовитой лианы тоже имелся. Сигера и узнал-то о ней через нашу разведку в Москве. Он просто перехватил злодейские замыслы коммунистов. Вашим коммунистам удалось создать это биологическое оружие, Антуан?

— Я ничего об этом не знаю, — судорожно глотнув, ответил я. И тут же, под насмешливым взглядом дипломата, пошел прощаться с хозяевами вечеринки.

Я так торопился, что, уверен — недалекий господин дипломат наверняка вообразил себе, будто я тороплюсь унести с собой какое-то свое знание о ядовитом анчаре.

Увы! Я торопился унести только свое сомнение. Больше ничего у меня не было в этой жизни.

И до сих пор нет.

Парк Сокольники

— Юрчик, сбегай за квасом! — попросила мать. Обычно по субботам она стирала, занимая всю ванную бельем, а отец возился в гараже со старым ломучим «Запорожцем». Была как раз суббота, первая неделя школьных каникул. В этом году жара началась уже в мае, а теперь, в июне, в городе стояла еще и духота.

Мать, раскрасневшаяся от стирки, ненадолго вышла в кухню попить воды. И увидала в окно, как через дорогу, недалеко от входа в парк Сокольники, привезли бочку с квасом.

— Сбегай, Юрк, прям сейчас, пока очередь не набежала! — попросила мать. И полезла на антресоли, раскапывать там старый алюминиевый бидончик, который обычно использовался то под квас, то под топленое масло, если удавалось купить его на развес.

Пока мать мыла и споласкивала бидончик, очередь уже вызмеилась хвостом до угла. Все, впрочем, постарались ужаться в тень вековой липы, чтобы не жариться на солнце, и оттого очередь напоминала больше толпу…

— Кто последний? — вежливо спросил Юрка. Отозвался красномордый толстенный дядька в панаме и сетчатой майке:

— За мной будешь, пацан!

В руке у красномордого болталась авоська с трехлитровой банкой внутри.

Юрка послушно встал за красномордым и приготовился терпеливо ждать, с интересом разглядывая людей, бочку с квасом, продавщицу и сам процесс торговли. Это было занятно.