Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус - Анатолий Бородин

– Это из огорода? – и исчез»[307].

Что тут? Тоже «личина добродушия»? Или движение сердца, не утратившего способности сочувствовать и жалеть заблудших?

Выступая в общем собрании Государственного Совета 10 декабря 1908 г. он говорил: «На людей, которые привлекались в мое время по государственным преступлениям, я всегда смотрел как на людей, которые рано или поздно, в более или менее близком будущем, будут такими же, как и я сам, т. е. наказания и их последствия – все это нужно постепенно, тихонько с них снимать, потому что иначе, если мы будем говорить, что последствия эти вредны, мы можем остановиться только на одном выходе, довольно прямолинейном, но единственно по моему правильном, т. е. что наказание должно быть вечное, а так как вечного наказания не признавали даже в 1881 году, то и я не думаю, чтобы можно было его признавать теперь. Я вижу, что люди, которые в мое время попадались по государственным преступлениям, в громадном большинстве занимают теперь места и должности, которым в России многие могут завидовать и которые считаются почетными. Поэтому о вечных наказаниях не может быть и речи»[308].

Разумеется, П. Н. Дурново должен был заниматься политическим сыском. «Во всякое время, – говорил он как-то в Государственном Совете, – у меня были чиновники, которые собирали сведения, какие люди и каких категорий попадаются в политических преступлениях. Совершенно ясно, что я должен был знать, в какой степени оказывают влияние то или другое образование, то или другое учебное заведение, на многократность привлечения за государственные преступления»[309]. Обязанный раскрывать замыслы противников существующего строя, он, естественно, желал знать, что происходит в молодежной, рабочей и прочих средах. При этом он искал не продажных предателей и шпионов, а сотрудников и был логичен: если вы разочаровались в революции, осознали весь вред революционной деятельности, желаете блага Отечеству, то как вы можете не оказывать помощь тем, кто противостоит революционерам? Однако нередко наталкивался на ложный стыд прослыть в общественном мнении «предателем» и «шпионом».

Так закончилась попытка получить сотрудницу в лице слушательницы Рождественских фельдшерских курсов М. И. Силиной. Арестованная на одной из студенческих сходок, она после освобождения была приглашена в департамент полиции и проведена в кабинет П. Н. Дурново. Он, рассказывала она А. И. Иванчину-Писареву, поднялся с кресла, подал руку и пригласил сесть против него и предложил сотрудничать: «Я знаю, что вы – одна из серьезных учениц на Рождественских курсах. У вас в голове нет этой блажи, как у других, чтобы путаться со студентами и замышлять борьбу с правительством . Скажите, вы хотите учиться и успешно окончить курс?

– Очень хочу, – ответила я.

– В таком случае вам должно быть неприятны товарищи, бьющие баклуши. Своей болтовней, подговорами не слушать лекций того или иного профессора, протестовать против распоряжений директора они отнимают у вас дорогое время для занятий.

– Я не могу отвечать на ваши вопросы, – сказала я, – вы требуете доносов.

Дурново саркастически улыбнулся.

– К вам подкрадывается девица с целью облить вас серной кислотой… Разве постыдно указать на нее, чтобы спасти вас?.. Очевидно, вы еще не уяснили себе различия между доносом и содействием успехам занятий на курсах… Вы подумайте об этом. По своей должности я обязан знать, чем интересуется молодежь, что читает, из-за чего происходят волнения . Я очень доброжелательно отношусь к молодежи и не допускаю арестов по пустякам»[310].

Либеральные предрассудки крепко засели не только в головке юной курсистки, но и в седой голове Л. А. Тихомирова. Ожидая, что Тихомиров «свой переход на сторону правительства ознаменует раскрытием всех сторон революционной организации», Дурново устроил «у себя званный обед» с участием Тихомирова. Последний «сидел мрачный и молчал». «Когда впоследствии завязался между ними разговор о раскрытии тайн, известных Тихомирову, Петр Николаевич был потрясен его заявлением:

– Я подавал прошение на высочайшее имя не для того, чтобы быть шпионом»[311].

Правда, сам Л. А. Тихомиров вспоминал об этом несколько иначе: «На меня произвело превосходное впечатление то, что он даже не пытался о чем-нибудь “допрашивать” меня, что-нибудь выпытывать о революционерах. Один только был случай, уже чуть не на последнем свидании. “Вы видите, – сказал он, – как мы себя держали корректно в отношении Вас, веря Вам, забывая прошлое, я ни одного факта из революционных дел не спрашивал, не старался выпытать… Но вот еще маленький пустяк. Это дело не пользы, п[отому] ч[то] все эти лица давно поарестованы и дела их покончены. Но это дело самолюбия. Мы не могли разобрать одного шифра. Дело небывалое, обидно. И что это за шифр, такой неразрешимый? Вы бы могли это сказать, потому что никого этим не выдадите”.

Тяжкая была для меня эта минута. Полиция была действительно рыцарски щепетильна, безусловно, благородна. И в то же время я ее обременял просьбами об услугах мне. Однако я – благодарю Господа, – помявшись в тяжелом молчании, сказал… “Ваше Превосходительство, позвольте мне остаться честным человеком!” Его всего передернуло, но он сдержал себя и сухо и торопливо сказал: “Ах, пожалуйста, как хотите, оставим это”»[312].

Прежде чем подвергнуть политического преступника тому или иному наказанию, П. Н. Дурново нередко делал попытку вызволить его из цепких революционных объятий. Вот как это выглядело по воспоминаниям П. А. Антонова, рабочего-народовольца, арестованного в 1885 г. в Харькове и привезенного в кандалах в Петербург: «Он попросил меня садиться и выслал лишних из кабинета; подали чай, и у нас началась беседа. Говорил, впрочем, почти он один, и мне только изредка приходилось вставлять слово. Поболтавши о пустяках, он обратился ко мне с такого рода речью: “П[етр] Л[еонтьевич] я вызвал вас, чтобы поговорить с вами об очень серьезных вещах. Я прочел ваши показания: меня сильно заинтересовало то, что вы не стали бесполезно отпираться от очевидных вещей . Для вас, я думаю, не тайна, что революционное движение кончилось, что с провалом Лопатина все, что могло бороться, – у нас в руках. Вам может быть известно, что правительство само жаждет поскорее дать стране самые широкие реформы, которые устранят и самую необходимость в революционном движении; но беда в том, что те ничтожные остатки революционеров, которые еще существуют, руководимые 2–3-мя человеками, могут надолго затормозить эти реформы, ибо правительство ни в коем случае не приступит к ним, пока в стране не наступит полное спокойствие, чтобы не казалось, что реформы есть результат давления революционеров. Очень печально, 2–3 фанатика могут отодвинуть Россию назад лет на 20. Всякий человек, который поможет парализовать их деятельность, окажет громадную услугу родине, и правительство сумеет отблагодарить его за это. Прошу верить мне, что речь идет вовсе не о предательстве . Дело вот в чем: у вас найдены бомбы с № № 3, 9 и 10 и т. д., значит, существуют и первые номера. Они могут сделать много зла и не только бесполезного, с чисто революционной точки зрения, но прямо вредного, ибо перевешают без всякой пользы несколько человек, с чем, я думаю, и вы в душе согласитесь со мной. Вот эти-то бомбы и нужно как можно скорее разыскать, чтобы спасти людей от виселицы. Нужно также спасти от виселицы и тех 2–3 человек, которые неминуемо будут повешены, если пробудут ½ года на свободе. Вот и все, что надо сделать как можно скорее»[313].