Румянцевский сквер - Евгений Войскунский

— У меня что — бессрочная ссылка? — прошептала она.

— Ну что вы! Бессрочных правопоражений в Советском Союзе нету, — ответил капитан с доброжелательной улыбкой. — Но придется пожить тут еще…

Однако в сорок седьмом они из Лузы уехали. Нет, ссылка не кончилась, но…

Дело в том, что в одном классе с Сашей учился сын капитана Сморчкова — Витька, второгодник, футболист. Папа, уцелевший на войне, желал сыну лучшей участи, чем бегать за мячом, — на суворовское училище его настраивал. А разве примут со сплошными «неудами» по математике? Классная руководительница вызвала Сашу — самого сильного в математике ученика — и в присутствии папы Сморчкова поручила взять футболиста на «буксир». Витька принял это неохотно. Когда Саша приходил к нему после школы, чтобы вместе готовить урок, Витька всячески отлынивал, его со страшной силой тянуло на улицу. Но капитан Сморчков был настороже.

— Затули дверь! — крикнул жене. — Чтоб Витька ни ногой на улицу! — И — к Саше с улыбкой: — Здорово, математик. Ну, чё слыхать по радио? Повесили их в этом, как его, Нюринберге?

— Повесили, — серьезно ответил Саша. — Кроме Геринга. Он яд принял.

— Ну, значит, и все. Подвяли черту под фашизмом. Ты давай, помоги Витьке. И построже, ясно? Если зевачку опять начнет, зови меня.

Зевачка на Витьку, и верно, нападала. Но недаром говорят, что капля камень долбит. Что-то западало Витьке в непутевую голову, он уже не хлопал без смысла глазами на задачу или пример, а принимался решать и, если совпадало с ответом, бурно радовался. Одним словом, к концу учебного года дело у него шло на твердую троечку, даже и с плюсом. Он уже мысленно примерял на свои футбольные ноги черные брюки с красными суворовскими лампасами.

Капитан Сморчков умел быть благодарным. Когда Анна Степановна в очередной раз пришла отмечаться, он высказал предположение: раз в Питер пока нельзя, так, может, разрешат в Киров? Все же областной центр, культуры там поболе, чем в зачуханной Лузе.

И добился-таки разрешения.

Тетя Паша на прощанье напекла круглых хлебцев-олябышков, поставила миску с тепней — толокном на квасе. Прослезилась, добрая, провожая стояльцев.

— Одна остаюся… Мой-то Ванечка как пропал без вести, так и нету яво… Настя в Тихвине тоже одна мается. А Лизка как скончила в Вяликом Устюге училище, так и крутится…

Саша знал: Лизка теперь медсестра. Еще из корявых строчек ее писем можно было понять, что появился у нее жених, механик на речном пароходе.

— Замуж хотит, донюшка… — Тетя Паша вытирала передником катившиеся слезы. — А какая она хозяйка? Нехалюза…

В серокаменном Кирове с редкими островками зелени заводские трубы застили дымом полнеба. Чем-то и похоже было на ленинградскую Выборгскую сторону. Первое время ютились по случайным углам — с жильем такие были трудности, что Анна Степановна порывалась уехать обратно в Лузу. Да что ж это такое, жизнь проходила под чужими крышами. Невидимая, необоримая сила не пускала их в родной Ленинград.

Наконец сняли комнату в доме барачного типа неподалеку от пристани на Вятке-реке. Дом был назначен на снос, и жильцов переселяли, но шло это медленно, так что — расположились тут жить, и даже купила Анна Степановна на рынке керогаз для удобства жизни. Скинула последние деньги как раз накануне декабрьской реформы.

Шла весна, на Вятке начал лопаться, со стрельбой, ледяной панцирь. В первый день ледохода высыпала из школы гурьба семиклассников, в их числе и Саша Акулинич. Вышли на набережную — вдруг кто-то крикнул:

— Собака на льду!

На льдине, медленно проплывавшей мимо, металась белая, в рыжих пятнах, дворняжка. Бог знает, как она там очутилась. Льдины плыли, громоздились, ударяясь друг о друга, это пугало собаку, она жалобно скулила. Саша бросил портфель и побежал по черному, заваленному мусором откосу вниз, к реке. Льдина, на которую он ступил, накренилась, он по колено ушел в воду, но успел перескочить на соседнюю — откуда только прыть такая взялась, ну, конечно, он был легкий, субтильный. Еще и еще прыжок — и вот она, собачка. Мокрая, скулящая, она дрожала у Саши на руках, норовила лизнуть. Льдина становилась торчком, Саша перепрыгнул на другую, скатился в воду, но тут было уже мелко — и он ступил на берег. Собачка отряхнулась и, усердно работая хвостом, жалась к ногам своего спасителя.

Подбежали ребята.

Валера Трофимчук, белокурый красавчик, хлопнул Сашу по плечу:

— Ну, ты даешь, Акуля!

Валера был в классе самый сильный, тренированный, ему прочили победу на межшкольных гимнастических соревнованиях. Саша ему завидовал. Он чувствовал себя ущемленным — даже не столько от хромоты, сколько оттого, что его, новичка, одноклассники как бы не замечали. И вот он стоял мокрый, растерянный собственным геройством, и самый влиятельный в классе мальчик одобрительно хлопнул его по плечу.

Тут спустилась к воде стайка девочек из соседней женской школы — они прогуливались по набережной и тоже видели, как Саша собачку спас. Одна из них, голубоглазая, в вязаном белом берете, воскликнула:

— Ты весь мокрый! Иди скорей домой, переоденься!

— Да ну! — геройствовал Саша. — Высохну и так.

Раздельное обучение держало девочек как бы на другой планете. А тут — пошли по набережной вместе с мальчиками, хи-хи, ха-ха, у нас химичка вредная, а у вас? С голубоглазой девочкой Валера Трофимчук был знаком, она тоже была физкультурница, оба тренировались в одном спортобществе. Они шли рядышком, оживленно болтая. Саша плелся сзади, его била дрожь.

Он слег с воспалением легких. В больнице, где он лежал, его навещал Валера и другие мальчики. Однажды с Валерой пришла та голубоглазая девочка, Лариса. Белый халат был небрежно наброшен на ее плечи, черные кольца вьющихся волос обрамляли лицо.

— Ну, как ты, Акуля? — спросила она с улыбкой. — Тебя ведь Акулей зовут?

Саша хотел сказать что-то шутливое, легкое, но, охваченный внезапным волнением, закашлялся, раскраснелся.

— Папа говорит, ты поправляешься, — сказала она. — А ты кашляешь и кашляешь.

— Как кашалот, — сострил Валера Трофимчук.

— А кто твой папа? — спросил Саша.

— Ну кто! Доктор Коган.

Маленький, толстенький, лысый доктор Коган заведовал тут, в детской больнице, отделением. На обходах любил пошутить, давая детям необидные клички, шалунам грозил пальцем:

— Вот велю сделать тебе клизму из битого стекла.

Саше он сказал:

— А ты, значит, спаситель собак? Как тургеневский герой?

— Какой герой? — удивился Саша. — Герасим же утопил…

— Герасим тут ни при чем. У Тургенева есть рассказ «Стук… стук… стук!..». Ну, некогда мне с тобой точить лясы. — Доктор Коган обернулся к палатному врачу: — Продолжайте инъекции. Банки через день.