Левая сторона - Вячеслав Пьецух

Тут-то и подвернулось испанское наследство, которое следовало только умело взять. Проще всего было похитить тринадцатилетнюю наследницу и потребовать за нее солидный выкуп в какой-нибудь экзотической валюте, например, в южноафриканских рандах, чтобы сбить с толку противника и семью. На вырученные деньги можно было поднять полноценную революционную партию, стоящую за рабочее дело, и последовательно травить нижегородскую буржуазию до той критической точки, когда жульничать и грабить простых людей станет уже смертельно опасно и это занятие оставят все местные прохиндеи, от негодяя Бровкина, который держит табачный ларек в поселке Вузстрой, до финансового воротилы из бывших уркаганов по прозвищу Огонек.

Большаков нашел в телефонной книге домашний адрес Тюриных и, в предвкушении красногвардейской атаки на капитал, две недели дежурил возле их подъезда, поджидая Веронику, и после следовал за ней по пятам, куда бы она ни шла. На практике план похищения сразу осложнился тем, что в квартале от дома Вероника садилась в автобус, возле школы № 31 всегда было слишком многолюдно, а возле музыкальной школы постоянно торчал милиционер дорожной службы, который покуривал и зевал. Но главная закавыка состояла в том, что наследницу неотступно сопровождал какой-то бугай, стриженный наголо, и Большаков мучительно размышлял, как бы этого паршивца запутать и обойти.

В День борьбы с табакокурением дело решилось само собой. Когда Вероника выбралась из автобуса на остановке «Музыкальная школа» в сопровождении проклятого бугая, на Большакова точно озарение нашло: он подскочил к милиционеру дорожной службу и сообщил, что-де некую девочку-подростка преследует взрослый тип, похожий на уголовника, что он явно замышляет какую-то гадость и что злодея нужно остановить. Милиционер даже несколько опешил от этих слов, тем более что операции такого рода никак не входили в его служебные обязанности, но то ли у него самого была малолетняя дочка, то ли на него произвела впечатление искренне-напуганная физиономия Большакова, — милиционер выплюнул сигарету и подозвал к себе жезлом несносного бугая.

Пока он о чем-то беседовал с паршивцем и, в конце концов, даже потребовал у того водительские права, Большаков догнал Веронику, попридержал ее за нотную папку с надписью «Musik» и уже открыл было рот, чтобы соврать что-нибудь соответствующее случаю, как вдруг ему наследница говорит:

— Пятьсот рублей в подъезде и тысяча — на дому.

Поначалу до Большакова не дошел смысл этой декларации и он даже смешался от неожиданности, но тут же сообразил, какой счастливый случай ему открылся для похищения девочки, и сказал:

— Разумеется, на дому! Только тысячи рублей у меня при себе нет, но зато в качестве залога могу предложить часы.

— Китайские, поди?..

— Нет, почему китайские?.. Настоящие, японские, называются «Риволи».

Вероника вздохнула и велела ловить такси. Поскольку у Большакова и на такси денег не было, то им пришлось трястись в автобусе с полчаса, как ни глупо это было в положении похитителя, а впрочем, вполне в демократических правилах революционера и левака. Большаков тупо смотрел в окно, а в лице Вероники проглядывало что-то затаенно-веселое, точно ей только что рассказали уморительный анекдот.

Когда Большаков привел Веронику к себе на квартиру, он сразу запер ее в ванной комнате и присел у двери на табурет. Наследница заголосила:

— Ты чего, мужик, окончательно обалдел?!

— Если не прекратишь орать, — строго сказал похититель, — я тебе свет выключу. Будешь сидеть впотьмах.

Вероника сызмальства боялась темноты и тут же прикусила язычок, задышав из-за двери часто и тяжело.

— Теперь слушай меня внимательно. Придется тебе томиться у меня в ванной, пока твоя драгоценная мамаша не заплатит за тебя выкуп хоть в африканских рандах, хоть в долларах, хоть в рублях. А чтобы не было скучно, я тебе устрою политпросвет.

— Это еще как?

— А так. Почитаю тебе вслух кое-какую литературу, будешь слушать у меня революционные песни, например, «Варшавянку», или «Вы жертвою пали в борьбе роковой», или «Ради вольности веселой собралися мы сюда».

Вероника сказала:

— Я вот только не понимаю, зачем вы затеяли эту дурацкую канитель?

— Затем, что я вашего брата капиталиста в сыром виде готов сожрать! Стало быть, начинаем с «Манифеста коммунистической партии». А если твоя драгоценная мамаша будет дурака валять, то и за «Готскую программу» возьмемся, а там, глядишь, наляжем на «Капитал»…

В словах Большакова ясно слышалась самодовольная нота, поскольку он был горд удачно исполненной революционной акцией и чувствовал себя так, как, видимо, тешились своей долей участники взятия Зимнего дворца поутру 26 октября 1917 года, то есть у него было весело и как-то благостно на душе.

Совсем другая композиция чувств обуяла бы этого подвижника рабочего дела, если бы ему было известно, что от самого тюринского подъезда за наследницей наблюдал не только он сам и не только телохранитель, приставленный Обмылковым, бугай противный, а еще и один неприметный юноша лет пятнадцати по фамилии Балакирев, который был влюблен в Веронику с шестого класса, торчал вечерами у нее под окнами и при всякой возможности преследовал по пятам.

Тем временем, именно в тот же День борьбы с табакокурением, Римме Петровне Тюриной пришла на ум такая опрометчивая идея: она задумала познакомить своего гипотетического зятя со своим гипотетическим женихом; все-таки не чужие люди, рассудила она как женщина резко-континентального происхождения, другими словами, — по простоте. Вечером, что-то в седьмом часу, все трое сошлись в ресторане под странным названием «Сон в летнюю ночь», очень недолго просуществовавшем на Заречном бульваре, не скупясь заказали спиртное, яства и принялись пировать. Соседи глядели на них заинтересованно, — видимо, слух об испанском наследстве распространился сравнительно широко.

За разговором мало-помалу и выяснилось, что Обмылков с Веселовским даже не соперники, а профильные враги. Между тем Римма Петровна, как ни в чем не бывало, распространялась о своем, попеременно строя глазки то «зятю», то «жениху»:

— Когда у тебя ничего нет, кроме честного имени, то и умирать не страшно, а даже это облегчение, как вдоветь. А если у тебя целое состояние, которое точно с неба свалилось, то это очень обидно — безвременно помереть!

Ваня Веселовский нахмурился и сказал:

— Все когда-нибудь помирают — таков закон. Смертность-то стопроцентная, как заметил один умный человек. Пушкин, и тот умер, про Рокфеллера я даже не говорю. Поэтому главное — это как-нибудь искрометно, оглушительно помереть!

Римма Петровна справилась:

— Например?

— Например, можно заказать себе гроб из листового золота, лечь в него и путем самовнушения помереть. Ведь это какая молва пойдет в народе, скажут: наверное, это был всем мужикам мужик!

— Если есть деньги, — вступил Обмылков, — то никакой закон тебе не писан, потому что деньги и есть закон! Я вот на свои кровные возьму и открою такой научно-исследовательский институт, в котором очкарики будут выдумывать эликсир бессмертия, чтобы обеспечить мне существование на века. Ведь замораживают же себя состоятельные люди в этом… как его… в жидком азоте — и ничего!