Вся мировая философия за 90 минут (в одной книге) - Посмыгаев

свойственны не сомнения, а духовные противоречия. «Я не сомневаюсь, я бунтую. Но и бунтуя, я всегда утверждаю», — говорит философ. Его мышление всегда было утвердительным, а не догматическим: «Я верил в Истину, которую искал, верил в Бога, которого искал. Но я был ищущим, был в движении, достижения моих исканий определялись творческими подъемами».

«Вся моя жизнь прошла в борениях духа», — писал Бердяев. Однако он редко выражал эти борения в своих работах. Он проецировал их во вне, адресуя некому собирательному образу врага собственных мыслей. Что касается религиозных сомнений, то они, по словам Бердяева, у него были, но обычно принимали форму страстной моральной эмоции: «Я не столько сомневался, сколько негодовал. И если бы я отверг Бога, то, вероятно, отверг бы во имя Бога… Мое отношение к Богу экзистенциально драматическое, и в него входят борения. Мучительные религиозные сомнения я переживаю лишь в тот момент, когда допускаю истинность и верность застывшей традиционной догматической веры, вызывающей мой протест и даже негодование».

Бердяев и раньше утверждал, что никогда не искал внешних побед: теперь он повторял свою мысль, с тем чтобы сделать уточнение: «Я никогда не мог примириться с внутренним поражением, мой дух был направлен к внутренней победе».

По Бердяеву, из веры и убеждения создается целостный образ, формируется личность; сомнения же и скепсис этот образ разрушают: «Я всегда сопротивлялся распадению образа личности и образа мира. Человек живет и держится верой. Употребляю слово вера не в догматическом смысле. Скепсис есть ослабление человека и смерть».

Одну из глав книги «Самопознание» Бердяев посвящает размышлениям об эросе. Правда, он сразу же предупреждает читателей, что «страсти этические (страсти, а не нормы)» ему гораздо ближе страстей эротических: «И, может быть, наиболее соблазнен я свободой и красотой отречения. Но я принадлежу к той породе людей и, может быть, к тому поколению русских людей, которое видело в семье и деторождении быт, в любви же видело бытие».

Естественно, он не пишет об эротической стороне своей жизни, напротив, признается, что ему «противны всякие признания в этой области». Нет, он не говорит ни о своей интимной жизни, ни об интимной жизни близких ему людей. И тем не менее его размышления об эросе основаны на опыте, интуиции и наблюдении.

Сточки зрения Бердяева, разные типы любви, например, любовь-жалость, любовь-эрос и любовь-влюбленность, имеют мало общего. Пол, по его мнению, не является одной из функций человеческого организма, а относится к целому. «И пол свидетельствует о падшести человека. В поле человек чувствует что-то стыдное и унижающее человеческое достоинство. Человек всегда тут что-то скрывает. Он никогда не скрывает любви-жалости, но склонен скрывать любовь сексуальную». Бердяева поражает это сокрытие пола в человеке, в самом сексуальном акте он видит нечто уродливое и унизительное. Он приводит слова Леонардо да Винчи о том, что половые органы так уродливы, что род человеческий прекратился бы, если бы люди не впадали в состояние одержимости.

Эпоху, допустившую разоблачение пола, Бердяев считает бесстыдной, но в то же время признает ее заслугу в обогащении знаний о человеке, который благодаря Фрейду и психоанализу, а также произведениям художественной литературы, оказался «разложенным на части».

«Мне всегда думалось, что нужно делать различие между эросом и сексом, между любовью-эросом и физиологической жизнью пола. Эти сферы переплетающиеся, но они различны. Жизнь пола — безликая, родовая. В ней человек является игралищем родовой стихии. В самом сексуальном акте нет ничего индивидуального, личного, он объединяет человека со всем животным миром. Сексуальное влечение само по себе не утверждает личности, а раздавливает ее. Пол безлик, не видит лица. В жизни пола есть безжалостность в отношении к человеку, есть согласие отказаться от чисто человеческого».

В любви Бердяев видел некую индивидуализацию полового влечения, ограничивающую власть пола: «Любовь — лична, индивидуальна, направлена на единственное, неповторимое, незаменимое лицо. Половое же влечение легко соглашается на замену, и замена, действительно, возможна». По мнению Бердяева, сильная любовь-влюбленность может даже не увеличить, а ослабить половое влечение, влюбленный находится в меньшей зависимости от половой потребности и может даже от нее отказаться.

Любовь Бердяев относит к единичному, а не к общему; что же касается эротической любви, то ее, по мнению философа, вне пола не существует, но она вносит иное начало и преодолевает пол. Именно любовь-эрос, сточки зрения Бердяева, является наиболее сложной и противоречивой, именно она в человеческой жизни становится причиной конфликтов и неисчислимых драм. Но здесь философ ощущает в себе противоречие: «Любовь-эрос меня притягивала, но еще более, еще сильнее отталкивала. Когда мне рассказывали о романах знакомых мне людей, я всегда защищал право их на любовь, никогда не осуждал их, но часто испытывал инстинктивное отталкивание и предпочитал ничего не знать об этом. Я всегда защищал свободу любви и защищал страстно, с негодованием против тех, которые отрицали эту свободу. Я ненавидел морализм и законничество в этой области, не выносил проповеди добродетелей. Но иногда мне казалось, что я любил не столько любовь, сколько свободу».

Для Бердяева любовь подобна редкому цветку. Его пленяют как жертва любовью ради свободы, так и свобода самой любви. Любовь, которой пожертвовали во имя свободы или жалости, приобретает для Бердяева особый, глубокий смысл. Люди же, находящиеся в безраздельной власти любви, ему неприятны, и многие проявления такой любви вызывают его возмущение.

Философ остро чувствует конфликт между любовью-эросом и любовью-жалостью, так же как и конфликт меж ду любовью и свободой: «Нельзя отказаться от любви, от права и свободы любви во имя долга, закона, во имя мнения общества и его норм, но можно отказаться во имя жалости и свободы».

Любовь, по мнению Бердяева, стала настолько искаженной и опошленной, что даже слова любви произносить невозможно, они кажутся устаревшими. Огромное количество браков он считает нелепостью только лишь потому, что в основе их лежит случайная встреча, а это значит, что при других обстоятельствах человек мог бы встретить кого-то другого, более «подходящего». Настоящая любовь, считает Бердяев, может возникнуть только в том случае, когда встреча не случайна, когда эта встреча суженого и суженой.

Бердяев не допускает никакого вмешательства общества в эротическую жизнь личности: «Социальные ограничения прав любви вызывали во мне бурный протест, и в разговорах на эту тему мне случалось приходить в бешенство. Любовь есть интимно-личная сфера жизни, в которую общество не смеет вмешиваться». Впрочем, Бердяев вообще не любит «общества», восстает против него. Он считает, что любовь — дело только двоих, и всякий третий тут лишний. Если ему рассказывали о чьей-то «незаконной» любви, он считал,