Чернь и золото - Адриан Чайковски

— Ты не имел права брать на себя этот выбор!

— А больше некому было. — Стенвольд сделал движение, чтобы взять Тизамона за дублет и тряхнуть хорошенько, но тоже остановился.

— Она выродок. Полукровка. Позор для моей расы и моего рода. Моя дочь…

— Да-да, твоя дочь. Решай теперь сам — поступить с ней так, как ты поступил бы тогда, или взглянуть на вещи шире и смириться с тем, что она существует. И предупреждаю: если ты решишь прибегнуть к насилию, то будешь иметь дело со мной — а возможно, что и с Тото. Знаю-знаю, — добавил Стенвольд, по своему истолковав выражение на лице Тизамона, — это тебе раз плюнуть, но все же…

— Тебе я ничего не сделаю. — Тизамон стал пепельно-серым и постарел лет на сто — Стенвольд впервые видел, чтобы с кем-то из мантидов происходило такое.

— Только мне?

— И ей тоже.

В Тизамоне что-то зрело, и Стенвольд видел, что дело не в дочери-полукровке, а в ее матери. Атрисса умерла без него, и все это время он думал, что она предала их. Стенвольд только теперь сообразил, почему Тизамон остался тогда в Геллероне: не хотел больше видеть Атриссу, не хотел, чтобы его рука оборвала ее жизнь. Для мантида это, пожалуй, и есть любовь. Жукан даже попятился, устрашившись собственной дерзости.

— Мне надо подумать. — Тизамон отвернулся, пряча лицо.

— Прости меня. Я должен был сказать тебе раньше.

— Нет, ты все сделал правильно. Я не понял бы… и кто знает, пойму ли теперь. Я вернусь к вам на рассвете… надеюсь… но сейчас мне нужно побыть одному.

Он медленно побрел куда-то в холмы. Стенвольд, посмотрев ему вслед, вернулся к остальным в глубокой задумчивости и не обратил должного внимания на Танису.

Утром путешествие возобновилось. Стенвольд среди полного молчания вел валкий, хромающий самоход, Ахей и Тото старательно игнорировали друг друга. Сначала Стенвольд решил, что их вражда вызвана смешанной кровью Тото. Но когда молодой механик полез подкрутить что-то сзади, Стенвольд взглянул на Ахея и понял, что все дело в профессии, в столкновении двух разных мировоззрений.

К Танисе — после того, как она бросила Тизамону вызов — Ахей относился с каким-то настороженным уважением, однако она за весь день не произнесла ни слова и жгла Стенвольда взглядом при каждом удобном случае. Вероятно, ждала объяснений относительно Тизамона, но Стенвольд медлил. Мантид так и не пришел; пока Стенвольд вновь не повидается с ним и не поймет, как тот настроен, он ничего не решится ей объяснить. Да, это своего рода предательство, да, перед ней он виноват больше, чем перед Тизамоном — но двадцатилетней дружбой не так легко пренебречь.

Все обернулось хуже некуда, и он рискует потерять все. Что он сделал не так? Возможно ли было принять другое решение там, у смертного ложа Атриссы?

Допустим, он привел бы девочку к Тизамону лет в шесть или в десять. Ох и взъярился бы мантид! За семнадцать лет Стенвольд не раз воображал себе эту картину. Время, разрастаясь, как коралл, постепенно притупило образ — и тем не менее: рискни он проделать это лет десять назад, Тизамон наверняка убил бы и его, и ребенка.

Или нет? Способен ли Тизамон на убийство маленькой девочки, своей родной дочери? Вот, значит, какого мнения Стенвольд о своем старом друге?

Да, такого; да, способен, с тяжелым сердцем признал жукан. Тизамон сделал бы это в приступе ярости и потом, возможно, пожалел бы о содеянном, но родовой гордости он бы не одолел.

Некоторую бодрость вселяло то, что их отряд приближался к цели, хотя плана операции Стенвольд до сих пор не составил. Было ясно даже без следопыта, что осоиды обзавелись транспортом — на земле отпечатались следы шин. Этого Стенвольд как раз и боялся: какая бы машина — или машины — ни везли рабов на восток, они определенно едут быстрее спотыкливого самохода.

— Надо прибавить ходу, — сказал он под вечер Тото — единственному, с кем еще разговаривал без чувства неловкости.

— Легко сказать, мастер… боюсь, колымага этого не переживет. Я и так каждый сустав затянул до предела.

— Ничего, я тебе помогу. Если будем работать всю ночь, авось и выжмем из нее какую-то скорость. И не надо звать меня мастером, ведь мы уже не в Коллегии.

— Хорошо, мастер.

— Тото!

— Ладно. — Тото сделал над собой значительное усилие. — Давайте попробуем.

Идея была сама по себе хорошая, но Стенвольд не предвидел, сколько она вызовет осложнений. Начать с того, что он последние десять лет преподавал историю и занимался политикой, в то время как Тото окончил механический факультет. Вскоре Стенвольд вообще перестал понимать, что делает этот парень, и вынужден был признать, что он, мастер Вершитель, только мешает ему. Из ложной гордости, присущей скорей Тизамону, он некоторое время еще потел и трудился при свете сооруженной Тото газовой лампы.

— Если мы оба будем работать всю ночь, — сказал наконец молодой выпускник Коллегии, — то к утру ни у кого не останется сил вести машину. — Его деликатность больно задела Стенвольда. Мастер все еще думал о себе как о механике, но весь прочий мир, похоже, давно уже не считал его таковым.

«Вот вернусь в Коллегиум и подтяну все хвосты», — пообещал он себе. Он согласился с Тото, заявил, что прямо сейчас ляжет поспать, и вылез из-под машины, но чувствовал себя при этом никчемным старым хрычом.

Ахей уже спал у костра, однако Таниса, как видно, решила покараулить и дождаться опекуна. В ее взгляде медленно тлел гнев — отцовская кровь сказывается, с грустью подумал Стенвольд. Понимая, что простая порядочность обязывает его объясниться с ней, он не нашел в себе сил, тихо повернул прочь и развел собственный костерок по ту сторону от машины. Там его и отыскал Тизамон.

Мантид сел напротив Стенвольда. От огня по его угловатому лицу бегали тени.

Ни один долго не решался заговорить.

— Оба мы не такие, какими хотели когда-то стать, — начал наконец Тизамон, не глядя на Стенвольда. — Ты шпион и посылаешь на смерть молодых, я наемник, и мне все равно, чью кровь проливать. Ты сказал Коммерцу, что я руководствуюсь честью, но это стало правдой лишь в тот миг, когда ты ко мне обратился. Разве могли мы предвидеть в те давние годы, что с нами случится такое?

— Не могли, — от души согласился Стенвольд.

Тизамон поворошил огонь палкой. Жукан молчал, давая ему время высказаться.

— Спасибо, что вырастил мою дочь. — Тизамон испытал явное облегчение, произнеся это, Стенвольду же показалось, что он ослышался. — Я много думал об этом. Сначала решил, что ты причинил мне страшное зло, потом спросил себя: а в чем зло-то? У нас принято четко формулировать свои обвинения, иначе мы не могли бы держаться за них столько лет. Придя к выводу, что ничего плохого ты мне не сделал, я вывернул наизнанку все свои прежние понятия и обнаружил, что сам у тебя в долгу, притом в неоплатном.

К долгам мантиды относятся не менее серьезно, чем к обвинениям. Тизамон все еще не смотрел на Стенвольда, все еще не полностью смирился с открытиями, переменившими его жизнь, но прошлое уже сложилось для него в приемлемую картину. Раз честь не запятнана, можно жить дальше.