Вишня во льду - Людмила Мартова

– Я поеду тогда, – сообщил Дорошин коллегам. – Я же вам больше не нужен? У меня собака замерзла и проголодалась.

– Езжайте, товарищ полковник, – кивнул головой майор Воронов, оперативник опытный и честный. Дорошин его уважал. – У нас только чердак остался, сейчас осмотрим и сворачиваемся.

Дорошин свистнул Габи и пошел к машине, которая изрядно задубела на морозе и наотрез отказывалась заводиться. Он уже собирался идти за помощью, чтобы прикурить от оперативной машины, как мотор, чихнув и проскрежетав что-то не очень цензурное, все-таки заработал. Минут через пять машина прогрелась настолько, что уже можно было ехать, но в этот момент Дорошин увидел, как от крыльца к забору кто-то бежит и машет ему руками.

Он вылез из начинающего согреваться машинного нутра, с тоской чувствуя, как мороз тут же начинает кусать его щеки и нос, сделал знак Габи оставаться внутри и требовательно уставился на подбегающего к нему молодого оперативника.

– Воронов просит, чтобы вы вернулись, товарищ полковник, – сказал тот.

– Что-то случилось?

– Да, на чердаке во время осмотра картину нашли. Хозяйка дачи говорит, что это второй пропавший Куинджи. – Фамилия художника далась ему с явным трудом. – Этюд «Закат в лесу». Лежал на сундуке с постельным бельем.

* * *

Не дожидаясь окончания праздников, Дорошин снова ехал в Москву. То, что кражи картин и уже два убийства тесно связаны между собой, стало окончательно ясно, и дожидаться еще одного трупа Дорошин был не намерен. Ему было страшно даже думать о том, чей это может быть труп.

Габи он отвел к Золотаревым. Елена, с которой взяли подписку о невыезде, смотрела на него хмуро, но приютить собаку согласилась легко. Было заметно, что собака ей нравится гораздо больше, чем какой-то там Дорошин.

Ее неприязнь не могла иметь значения, но отчего-то ранила, точнее, царапала и колола, как загнанная под кожу заноза. Размолвка, приключившаяся между Дорошиным и Ксюшей, была гораздо более бурной. Виктор позвонил ей, чтобы предупредить о неизбежном допросе в связи с убийством Газаева. Ксюша выслушала его и несколько минут молчала, словно переваривая услышанное. Дорошину казалось, что он слышит, как на другом конце отсутствующего у сотовых телефонов провода под черепной коробкой молодой женщины клокочут мысли, сталкиваются друг с другом, отталкиваются, как одноименно заряженные полюса магнита, снова приходят в движение и снова неизбежно соприкасаются, вызывая чуть слышный треск в трубке.

– Алло, – сказал Дорошин и на всякий случай подул в телефон, потому что Ксюша все молчала. – Ты меня слышишь?

– Слышу, – сказала Ксюша, и он почувствовал, что она еле сдерживает бушующую в ней неведомую ярость. – Я пытаюсь понять, зачем ты поперся с Золотаревой на ее дачу?

– Это не имеет значения. – Дорошин все еще не мог взять в толк, что именно ее так рассердило. – Мы поехали посмотреть изразцы, которым выложена печь в их с дедом доме, и, если мне понравится, заказать такие же у их соседей, Никиты и дяди Леши.

– Боже, как трогательно, практически по-семейному, – фыркнула Ксюша. – Дорошин, я никак не ожидала, что ты окажешься таким же негодяем, как остальные мужики. Ты понимаешь, что из-за тебя и твоей интрижки с этой старой, облезлой, никому, кроме тебя, не сдавшейся сволочью, я попала в жуткую ситуацию? Нет? Не понимаешь?

– В какую ситуацию ты попала? – искренне удивился он. – Или это ты убила на даче Газаева и надеялась, что его труп не найдут до весны, а наша поездка спутала тебе все планы?

– Ты что, совсем дурак? – Ксюша теперь практически визжала. – Ты не понимаешь, что я сказала мужу, что с самого утра поехала к маме и бабушке, а вместо этого отправилась на свидание к тебе? Что мне говорить в полиции, когда меня будут спрашивать, где я была? Растрезвонить всему миру, что у меня есть любовник, и я ублажала его на его чертовом диване на глазах у его чертовой собаки? Ты понимаешь, чем мне это грозит?

– Замужние женщины, вступая в романы с посторонними мужиками, вообще-то должны быть внутренне готовы к тому, что рано или поздно их застукают, – огрызнулся Дорошин. – Но, если тебя это успокоит, можешь сказать, что была у мамы и бабушки с самого утра. Только их предупреди, чтобы они это подтвердили. В конце концов, я знаю, что ты была у меня, а не у Елены на даче, этого вполне достаточно. И учти, я иду на это нарушение правил только ради тебя.

– Вот спасибо. Считай, что я кланяюсь в пояс. – Голос Ксюши звучал язвительно, но запал потихоньку иссякал. – Вообще-то ты только ликвидируешь последствия того, чего натворил. И спасаешь не только меня, но и себя. Тебе тоже совершенно не нужно, чтобы все обсуждали наш с тобой роман. Я ж – одна из подозреваемых. Думаешь, я этого не понимаю? А вообще ты прав. И эта история меня отрезвила. Наверное, я не гожусь в любовницы. Мне было скучно, и я решила развлечься подобным образом, но так как по своему характеру к авантюрам я совершенно не склонна, то кроме проблем наша связь мне ничего не приносит. Как говорится, не жили хорошо, нечего и начинать. Извини, но я думаю, что нам нужно расстаться.

– Только не добавляй, что мы можем остаться друзьями, – попросил Дорошин, испытывавший чувство непередаваемого облегчения, – не скатывайся в пошлость. А так хорошо, я согласен.

– С чем именно ты согласен?

– С тем, что нам нужно расстаться. И с тем, что, пожалуй, не стоило и начинать. Прости, в этом виноват только я. Наверное, потому, что не склонен к парному образу жизни.

– Просто у тебя роман с другой женщиной. Если еще не начался, то начнется, – горько сказала Ксюша, в голосе которой теперь звучали злые слезы. – Ты не был в меня влюблен. Ты даже попытки такой не делал – влюбиться в меня. Ты просто протянул руку и взял то, что плохо лежало. Взял, попользовался и с легкостью выбрасываешь, потому что теперь твой мужской взгляд привлекло что-то новое.

– Это ты предложила расстаться, а не я, – напомнил Дорошин. – Хотя, не скрою, я считаю твое решение правильным и своевременным. Мы с тобой слишком разные, чтобы нам было хорошо вместе. А в наши годы сходство вкусов и характеров уже очень важно.

– В наши годы???

– Ну, в мои так точно. Все, разговаривай с мамой и бабушкой, чтобы не влипнуть в неприятности с мужем, а я в командировку поехал. И да, Ксюша, несмотря ни на что, спасибо тебе.

– В командировку? Это опасно? – Она все-таки не удержалась и заплакала. Как капель зажурчала в телефоне.

– Я в Москву, к фотографу, который приезжал фотографировать Куинджи. Теперь, когда оба этюда нашлись, самое время задать ему парочку вопросов. И если тебе это интересно, то нет, это неопасно. Не волнуйся обо мне, я уже большой мальчик, разберусь.

– Не больно-то и хотелось, – сухо сообщила переставшая плакать Ксюша и повесила трубку.

В тридцатишестиградусный мороз машина завелась с большим трудом. Все в ней было вязким, тягучим, как застывшая водка. Мотор работал через не могу, педали нажимались через не могу, коробка передач сопротивлялась, как девственница на первом свидании. Воздух разлетался на звенящие осколки. Казалось, что дыхание застывает в нем, превращается в стеклянные шарики и с грохотом осыпается под ноги. Часть шариков засыпалась в разрывающиеся легкие, заставляла жадно хватать ртом новую порцию обжигающего холода. Из взявшего целый город в плен мороза нужно было вырваться, отъехать на безопасное расстояние, поближе к Москве, где новогодние каникулы шли своим чередом, веселые, яркие, вовсе не холодные.