Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека-оборотня - Даниэль Дефо

— Вспомните сынов Израиля, — сказал испанец. — Освободившись из египетского плена, они сперва ликовали, но возроптали на Бога, когда в пустыне у них кончился хлеб.

Его предусмотрительность была достойна восхищения, и я не мог не последовать его совету, довольный и самим предложением, и верностью, проявленной Олегарио по отношению ко мне. Итак, мы вчетвером принялись вскапывать новое поле, стараясь работать как можно быстрее, насколько нам позволяли наши деревянные орудия труда. Примерно за месяц мы вскопали и разрыхлили участок, на котором посеяли двадцать два бушеля ячменя и шестнадцать мер[19]риса, то есть все зерно, которое я смог выделить для этой цели. При этом мы оставили себе достаточно ячменя, чтобы можно было питаться им в течение шести месяцев, пока не созреет новый урожай.

Нужно сказать, что в течение этих месяцев луна продолжала восходить над горизонтом и я по-прежнему выпускал зверя побегать на свободе в те три ночи, когда она сияла в небесах во всей своей полноте. В первую ночь, примерно за неделю до того, как Олегарио попросил меня отложить морское путешествие, испанец был сильно обеспокоен тем, что мне придется бродить по лесам в ночное время. Он тоже слышал те жуткие истории про остров, которые когда-то поведал мне Пятница, и не мог представить себе, как пожилой человек, а я теперь был именно пожилым человеком, может бродить безоружным по лесу, населенному кровожадными тварями. Он неоднократно упоминал о них, поражаясь, каким образом я умудрился так долго прожить в подобном ужасном месте. Я обрадовался, когда Пятница поведал ему ту самую почти правдивую историю, когда-то услышанную им от меня, о том, что я был хозяином дикого зверя, которого должен изредка выпускать на свободу, чтобы тот не вышел из повиновения. Когда испанец обратился за разъяснениями к Уолла-Кэю, тот подтвердил этот рассказ и с присущей ему мудростью заметил, что, по его мнению, этот зверь никогда не причинит мне вреда. Так мы втроем скрыли от Олегарио правду о моей истинной природе, хотя, мне кажется, в конце концов у него зародились кое-какие подозрения.

Теперь нас было много, мы перестали бояться дикарей и свободно разгуливали по всему острову. Впрочем, никто из нас, кроме Уолла-Кэя, не наведывался на его юго-западную оконечность, но старик по-прежнему верил в своего бога и иногда отправлялся туда, чтобы помолиться, и сердился на моего слугу Пятницу, своего сына, за то, что тот не присоединяется к нему. Это послужило причиной размолвки между ними, хотя, надеюсь, она не имела серьезных последствий. Признаюсь, что религиозное рвение Уолла-Кэя пробуждало во мне подозрения, и я никогда не доверял ему в такой степени, как Пятнице.

Поскольку все мы надеялись на то, что сможем покинуть остров, я не мог не думать о том, каким образом это осуществить. Поэтому я выбрал несколько деревьев, которые, по моему мнению, подходили для наших целей, и поручил Пятнице и его отцу срубить их, но, признаюсь, среди этих деревьев не было ни одного, помеченного дикарями, даже если я и уничтожил их символы. Затем я поделился своими соображениями с испанцем и поручил ему надзирать за работой Пятницы и Уолла-Кэя и давать им соответствующие указания. Я показал им, с каким трудом я вытесал из огромного дерева одну-единственную доску, и заставил их делать то же самое; в итоге они изготовили дюжину больших дубовых досок, имевших почти два фута в ширину, тридцать пять футов в длину и от двух до четырех дюймов в толщину. Трудно представить, сколько тяжкого труда было затрачено на них изготовление.

Одновременно я задумал как можно больше увеличить поголовье моих домашних коз. Поэтому мы по очереди, то я с Пятницей, то Пятница с Олегарио, ходили в лес и отловили около двух десятков молоденьких козочек, которые пополнили стадо. Если мы подстреливали матку, то забирали козлят и пускали их в стадо. Кроме того, настало время собирать виноград, и я подвесил вялиться столько кистей, что, думаю, полученным изюмом можно было бы наполнить шестьдесят, а то восемьдесят бочонков. Изюм, наряду с хлебом, служил основой нашего рациона, и поэтому мы всегда чувствовали себя сытыми, ибо он обладал исключительными питательными свойствами.

Пришло время жатвы, и урожай выдался щедрым, хотя его увеличение было не столь значительным по сравнению с тем, что я наблюдал в былые годы. Впрочем, собранного зерна было вполне достаточно для того, чтобы мы могли прокормиться. Посеянные двадцать два бушеля ячменя дали около ста двадцати бушелей, и примерно в такой же пропорции увеличился наш запас риса.

Собрав зерно, мы принялись плести дополнительные корзины для его хранения. Олегарио оказался большим мастером в этом деле и часто упрекал меня за то, что я не подготовил корзины заблаговременно. Следует признать, что под конец жатвы он стал очень желчным и сердитым и плохо спал по ночам.

Уолла-Кэй по секрету рассказал мне, что подобно тому, как зверь сообщал мне свою природу, так и этот остров оказывал влияние на всех, кто на нем жил. Именно поэтому он не мог поверить, что я прожил здесь столько лет. Он и его сын Пятница имели защиту от его воздействия как дети моря, меня защищал зверь, но наш друг испанец не был огражден от влияния со стороны острова.

Теперь, когда у нас хватало продовольственных запасов, чтобы прокормить всех гостей, я позволил Олегарио отправиться на материк, чтобы решить, как поступить с европейцами, остававшимися у дикарей, а также дать ему возможность освободиться от влияния острова. Я строго наказал ему не привозить на остров тех, кто предварительно не поклянется при нем и старом дикаре, что не станет причинять никакого вреда или сражаться с тем, кого встретит на острове, и что эта клятва должна быть написана на бумаге и скреплена подписями. Получив эти указания, Олегарио и Уолла-Кэй уплыли на материк на лодке, на постройку которой мы с Пятницей затратили много недель труда. Я дал им по мушкету и запас пороха и пуль на восемь выстрелов, велев беречь оружие и боеприпасы и стрелять только в исключительных случаях.

Я снабдил их продовольствием на много дней пути, так, чтобы его хватило на восемь дней для всех испанцев. Провожая Олегарио и старика, я пожелал им счастливого пути. Они отплыли в день полной луны, подгоняемые свежим попутным ветром. По моим подсчетам, это случилось в октябре, но точную дату назвать не могу, потому что, однажды сбившись со счета, уже не смог его восстановить.

День отплытия Олегарио и Уолла-Кэя пришелся на второе за октябрь месяц полнолуние, событие достаточно редкое и достойное упоминания, и зверь, казалось, был весьма доволен их отъездом, ибо, симпатизируя Пятнице, он никогда не жаловал его отца. Размышляя об этом, я решил: причина такого отношения заключается в том, что Уолла-Кэй не отказался от своей веры в божка, которого туземцы именовали Катхулу, и мы со зверем были едины в нашем отношении к этому обстоятельству.

Я уже дней восемь жил в ожидании возвращения путешественников, когда вновь произошло странное и непредвиденное событие, которое можно было бы назвать поистине невероятным. Однажды утром, когда я крепко спал в своей каморке, ко мне с громким криком вбежал мой слуга Пятница: