Люди Истины - Дмитрий Могилевцев

Хасан, чей акцент для знающего уха был безошибочно персидским, едва успел бежать из города в единственно свободном направлении, к морю. За четыре дня добрался до Сидона, едва не уморив мула на горных дорогах. В Сидоне еще мирно и сонно сидел отряд наемников-армян, солдат праведного ал-Мустансира. Некоторые из них, не скрываясь, носили крест.

Город ошеломил Хасана вонью и разнообразием наречий. Там он впервые увидел варваров-франков, о которых рассказывал когда-то ибн Атташ. Франки были огромные, бородатые, нечистые, громкоголосые. Казалось, что они постоянно ссорятся. Некоторые и в самом деле хватались за мечи из-за пустяков, и прохожие шарахались от них.

Хасан с любопытством бродил подле них, прислушиваясь к грубой речи. Какой-то богатый франк в роскошной, шитой золотом одежде принял его за нищего и бросил ему под ноги, прямо в грязь, горсть медяков. Хасан, усмехнувшись в бороду, унижение принял и, нагнувшись, спокойно подобрал медяки. Странные дикари не знали, что, искажая святое дело, милостыню, превращая ее в унижение для принимающего, они уничтожают самую ее суть, делая из блага грех. Как раз этой горстью меди и золотым, поданным бедуином, Хасан оплатил проезд на танжерском корабле до великого города ал-Кахиры, столицы праведных имамов, возродивших земную власть потомков Али.

Так земную дорогу Хасана замкнуло море – зеленая, неверная гладь, принимающая в себя грехи, но не способная смыть их.

Велик, ослепителен город богатства, город Истины, город меча и победы, – ал-Кахира! Бессчетны покои его дворцов, высоки минареты его мечетей, мудры и многосведущи его улемы, изобильны базары. Воздвигнутая не знавшим поражений Джавхаром Сицилийцем у старого Фустата, прежней столицы Египта, у огромных каменных холмов – могил нечестивых царей, – ал-Кахира стала городом-дворцом, обителью Вернейшего из Верных, Светоча Истины на земле – праведного имама. Велика его земная власть: весь Магриб до самого Андалуса под его рукой, весь Египет, Нижний и Верхний, до самой страны черных, молящихся пророку Исе, убивающих кривыми мечами, похожими на серпы. Древние земли Финикии подвластны ему, Тир и Сидон принимают его солдат. Правда, Аравия и Йемен уже давно под властью раскольников, злобных сынов Хамдана Кармата, разграбивших два века тому в адской своей гордыне самую святыню Пророка – Мекку. А Сирию только что отняли алчные тюрки, подбирающиеся к благословенному Иерусалиму. Но их власть – меч, грубая сила. Эти земли видели сотни приходящих с мечом, и прах всех их развеял ветер, не осталось от них следа. Истлевают люди и стены, – остаются лишь слова. И потому пребудет в столетиях только власть, подчинившая себе слуг Истины, – слова.

То, как слова властвуют над целыми странами и народами, Хасан узнал в Доме Знаний, Дар ал-Илм, основанном халифом-имамом ал-Хакимом. Узнанное поразило его. Могуч, роскошен город имамов, – а ведь он всего один из множества городов страны, полной самых разных людей, от туарегов до трупоядцев-кафров. И страна эта держится не силой мечей, хотя мечами охраняется, но верой вождей ее племен и земель в Истину. Потому не только за ее пределами, но и внутри, даже в самой ал-Кахире, ни на день не прекращается дава – проповедь Истины. Нередко проповедники-даи подвергаются опасностям не меньшим, чем в подвластных тюркам Ираке и Иране. Имамы Фатимиды, придя к земной власти, не стали силой меча искоренять чужие веры, чтобы насадить Истину. Истина в незрелых умах – хрупкий росток. Его легко губит случайный холод и зараза. Прорасти он может лишь у тех, кто по своей воле согласился принять его, стать мустаджибом, новичком, и затем медленно подниматься по длинной лестнице познания, чтобы на каждой ее ступени узнавать все новое. Согласился с тем, что на узнающего налагается и больше ограничений, и жизнь его становится все теснее связана правилами и обетами, – но вместе с тем ему дается все большее могущество, как земное, так и духовное. Только в Доме Знаний Хасан постиг, какой властью обладал на деле ибн Атташ, какими деньгами и сколькими людьми распоряжался. Ему было вполне под силу вывести в поле пятитысячную армию обученных, хорошо вооруженных воинов, – но что такая армия перед мощью тюрок, громящих стотысячные войска румийцев?

Ибн Атташ сдержал свое слово. Когда Хасан ступил за порог Дар ал-Илма и назвал свое имя, его приветствовали как даи Дейлема и Мазандерана и обращались, как подобает его рангу и званию. Жилье ему нашли там же, где жил когда-то, проходя обучение, великий Насир Хусроу, – в квартале дейлемитов, между Восточным дворцом имама и великой мечетью ал-Азхар, где находилась школа фикха.

День летел за днем, Хасан, как губка, впитывал каждое слово и наставление, изучал, сколько нужно верных людей в деревне, в малом городе, в большом, в замке, среди воинов отряда, чтобы уверенно считать город или отряд своими, подвластными Истине. Изучал, как снисходит божественная Истина от своего тайного истока, как разливается по душам. Постигал фикх и исчисление звезд, медицину и географию, – поскольку настоящий даи должен быть сведущ во всех делах этого мира. Вникал даже в ремесло войны, осады и обороны, – ибо даи целой области, джазиры, должен встать во главе ее, когда придет час, и смочь подобрать умелых слуг.

Но когда прошла ослепительная яркость первых, ошеломляющих впечатлений, когда возбуждение новизны улеглось, сменившись вниманием и стремлением за уже рассмотренным подметить глубокое, скрытое, – тогда блестящая страна имама представилась ему больным, изможденным телом, раздираемым сотнями хворей. Сила ее крылась в устройстве ее власти – многоступенчатой, сложной пирамиде подчинений, приказов и доступного знания, строго хранимой от чужаков, не позволяющих профанам завладеть могуществом. Но тут же коренилась и слабость, силу эту с легкостью побеждавшая. Тайна легко прикрывала и своеволие, и ошибки. Тайна скрывала пороки и похоть к силе, власти ради власти. Каждому даи было позволено действовать как независимому эмиру, – и многие на самом деле стремились ими стать. Достигший высших ступеней понимания получал право толковать Истину, ограниченный лишь прямыми указаниями имама, отнюдь не частыми. Среди посвященных Хасан обнаружил тех, кто в случайном разговоре мог бы показаться и христианином, и поклонником многоруких ужасных демонов Хинда. А главное, их власть над словом служила их похотям.

Когда обычный эмир-воин свергал соперника, он полагался лишь на право меча. В лучшем случае факихи, тряся бородами, с готовностью оправдывали мыслимыми и немыслимыми законоположениями его насилия и преподносили его народу как наследника давно вымершей династии. Мудрецы же имама, продираясь по ступенькам наверх, подпирали себя ловко выкрученной Истиной, которая, расщепляясь и выкручиваясь, становилась неотличимой ото лжи, терялась в сонмище ее отражений. Каждый из них не обращал людей в лоно Истины, но вербовал сторонников, преданных прежде всего лично ему. Среди них особенно ценились те, кто имел больше денег и земель либо хорошо владел кинжалом. Страна воцарившейся Истины на деле была страной непрерывной тайной войны, пожиравшей если не жизни, то души. Поняв это, Хасан пришел в отчаяние, но тут же и задумался: а почему же она тогда не развалилась еще двести или сто лет назад? Почему уцелела даже после ужасной недавней чумы и недородов, когда имаму пришлось покинуть свой город? И тут же нашел ответ: потому что все свары, дрязги и интриги казались ничтожным малым по сравнению с глубочайшей, ушедшей уже за пределы разумно осознаваемого верой в существование Истины и ее земного носителя. Никто из улемов и даи, даже ослепленный безумием похоти и властолюбия, не мог и помыслить о том, чтобы погубить само здание иерархии и священного знания ради своей выгоды. Сколь же удивительна, великолепна власть Истины над умами, если даже пороки их и болезни она удерживает в своем русле!