Анахрон - Елена Хаецкая

Лантхильда тесно стояла у него за плечом. Заглядывала, нагибаясь. Всматривалась в свое творчество. Тянула над ухом соплями.

Сигизмунду было странно вглядываться в фантастический мир девки. Этот мир настолько рознился с его собственным, что жуть брала.

Рисовала она неожиданно хорошо. Рука у нее была твердая, линии выразительные и лаконичные. Хотя не вдруг разберешь, что она имела в виду.

Первый рисунок изображал кобеля. Кобель чесался за ухом, вид имел шкодный и озабоченный.

Второй рисунок был сложнее. Он вызвал у Сигизмунда одно воспоминание юности. На третьем курсе был он в стройотряде в Коми АССР. Строили они там то, что между собой именовали «скотохранилищем», — длинное скучное сооружение.

Нечто вроде «скотохранилища» было изображено Лантхильдой. Это был дом, длинный, с неопрятной соломенной крышей.

— Хво? — спросил Сигизмунд.

Лантхильда поправила:

— Хва? Миина хуз.

Стало быть, вот где девка произрастала. Ума набиралась. И красоты.

Хуз был обступлен странными персонами. Во-первых, все они были больше хуза. Кроме того, одни из них были ощутимо крупнее других. Похоже, в пропорциях художница разбиралась плохо.

От персон почти ощутимо тянуло социальным неблагополучием среды. Одна вообще имела подбитый глаз. Это Лантхильда изобразила с удивительной физиологичностью и тщанием.

— Хво? — спросил Сигизмунд, указывая на человека с подбитым глазом.

— Хвас, — терпеливо поправила Лантхильда. — Миина брозар.

Братец, стало быть. М-да.

Девка явно происходила из таежного тупика. Ее родственнички были, как на подбор, ужасно бородаты, ходили в каких-то поддевках. Один был устрашающе бос, с огромными ступнями. Вид у всех был мрачен. Среди родственничков на равных присутствовала свинья, глядящая рылом на хуз.

Сигизмунд с сомнением показал на свинью. Девка тут же охотно пояснила:

— Свиин.

— Свинья, — перевел Сигизмунд.

Они с Лантхильдой переглянулись и вдруг обрадовались. Будто нашли что-то такое, что их роднило. Лантхильда даже хихикнула, забыв свои страхи.

Один персонаж, самый здоровенный, имел две косы, хитрые глазки с ленинским прищуром и густопсовую бородищу. В руке держал кол. Девка застенчиво поведала, что это — Аттила.

Среди остальных родственников маячила и сама Лантхильда. Высилась столбом, как самая основная. Была больше хуза, больше свиина, но чуток поменьше Аттилы. Ее легко можно было опознать по луннице.

Сигизмунд со значением постучал по фигуре пальцем. Лантхильда покивала. Да, мол. Это — я.

Следующий рисунок изображал безобразную пьяную драку. В одном из дерущихся Сигизмунд без труда опознал брозара. Брозар был запечатлен как раз в тот момент, когда ему в торец заезжал другой звероподобный персонаж. Откуда-то издалека с колом бежал Аттила. Вдали виднелся хуз.

Лантхильда захихикала и стала придвигать этот рисунок поближе к Сигизмунду. Видимо, считала его несомненной творческой удачей.

Гордясь тем, что уже неплохо разбирается в многочисленной девкиной родне, Сигизмунд опознал Аттилу — по колу и косам, брозара. Потом ткнул пальцем в того, кто засвечивал брозару в торец. Мол, а это кто? Девка охотно поведала, что это Вавила. Вавила — фрийондс.

— Бойфренд твой, стало быть, — определил Сигизмунд. Смотри ты, попривык уже к сложной фонетике гнусавой девкиной речи.

Но Лантхильда тут же огорошила его. Оказывается, Вавила — фрийондс брозарис. Братянин дружок, стало быть. Оттягиваются парни в полный рост. Веселая там у них жизнь, в таежном тупике.

Имелось также изображение Лантхильды, доящей корову. Чистый Пикассо. В этом рисунке явственно был виден девкин врожденный художественный талант. Корова стояла, немного повернув голову, и косила на девку озорным глазом. В подойник лились толстые струи молока. Сигизмунд вдруг вспомнил ту бледную немочь, которой отпаивал болящую. Разом понятно стало, почему она кислые рожи корчила…

Ну, развела абстракционизм! А еще говорят, в таежных тупиках ни кубистов, ни конструктивистов не ценят. Сигизмунд долго вертел следующий листок, и так и эдак, всматривался. Ничего понять не мог.

Краснея, Лантхильда развернула листок «правильно». Там, насколько разглядел, наконец, Сигизмунд, была изображена сама девка. Сидела, скорчившись, в каком-то тесном, темном, мрачном помещении. Вроде застенка. Над девкой в воздухе висели две сковородки.

Наконец Сигизмунд сообразил, что на рисунке изображен гараж. Сковородки, выходит, — фары его родимой «единички». Сигизмунд даже обиделся. Конструктивизм конструктивизмом, но надо хотя бы вежливость соблюдать!

— Гараж, — сказал он. Немного сердито.

Она похлопала белесыми ресницами. Повторила:

— Гарахва.

Сигизмунд рукой махнул.

Лантхильда всђ объясняла что-то. Горячо так втолковывала. Видимо, пыталась рассказать, как в гараже оказалась. Разволновалась ужасно. Даже слезы в глазах выступили. Вообще, как заметил Сигизмунд, Лантхильда легко краснела и часто вспыхивала. Впечатлительная.

Сигизмунд по руке девку похлопал, чтобы успокоить. Мол, все в порядке.

Та охотно успокоилась. Показала ему еще один опус из жизни социально неблагополучной среды. Изображался человека, находящийся в скотском состоянии. Человек ползал на четвереньках и устрашающе скалился. Зубы были прорисованы с особым тщанием. Сигизмунд без труда опознал старого знакомого.

— Вавила? — спросил он.

Лантхильда гордо кивнула. Вот он каков, мол.

У Сигизмунда на миг мелькнула дикая мысль. А если он, Сигизмунд, вот так скакать будет и зубы скалить, — станет девка им гордиться? Наталья бы точно не одобрила.

Упившегося Вавилу обступали иные звероподобные. С виду они были не лучше, но Вавила, судя по тому, как изобразила его девка, — раза в три больше остальных, — явно задавал тон. Один из звероподобных удерживал на веревке гигантского кабыздоха. Сигизмунд подозвал кобеля, показал ему рисунок.

— Видишь, — назидательно молвил он, — каким кобелю надлежит быть?

Кобель обнюхал рисунок, посмотрел в глаза хозяину, на всякий случай вильнул хвостом. Залег под столом. Вдруг трапезничать сядут, опять крошки посыплются — тут-то кобель и не зевай.

Лантхильда обратила внимание Сигизмунда на собственное изображение. Находилась среди обступивших Вавилу и она, девка. С неизменной лунницей на груди. Веткой какой-то замахивалась. Похоже, Вавилу огреть наладилась.

Последняя картинка была самой странной. Лантхильда сперва отобрать ее норовила, не показать, потом наоборот, усиленно показывать начала. При этом она густо покраснела.

Сигизмунд не без труда узнал в одном из изображенных хмырей себя. По одежде опознал. По свитеру с воротом.