Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня - Шерман Алекси

Джесс Уолтер: Интересно, а дети говорят о таких взрослых вещах? Это же взрослые боятся, что дети могут увидеть слово «стояк» или прочитать о мастурбации или о чем-то таком, о чем ребенок из старшей школы, разумеется, никогда и слыхом не слыхивал и не думал.

Шерман Алекси: В некоторых школах дети пытаются бороться с цензурой. В Бойси, штат Айдахо, одна девушка развернула неслабую деятельность. Она раздавала экземпляры «Правдивого дневника», тем самым протестуя против запретов в ее школе. Много писем я получал от ребят, которые бунтуют против родителей. Да вот хотя бы вчера вечером в школе моего сына был человек, либерал, – это очень либеральная школа – и мы говорили о влиянии культуры на наших детей. И он начал ворчать, что надо, мол, вообще избавиться от телевидения, а я только головой покачал. Ну, то есть это же клише номер один. И это так по-цензорски, по-менторски. Этот человек даже не осознал, что последовал собственному цензорскому импульсу. Что он выразил желание избавиться от внешнего мира. От всех изображений, всех идей, всех историй, от всех мыслей, которые могут его огорчить, которые могут вынудить его поговорить с собственным ребенком. Типа: «Боже мой, в этом ящике могут показать то, с чем я несогласен. Боже мой, я должен остановить это». Книжная цензура наносит урон воображению. Книжная цензура наносит урон диалогу. Книжная цензура превращает несогласие в нечто зловредное, нежелательное. Превращает несогласие в грех. Книжная цензура сродни радикализму в религии. А я вечный, бессменный воин за свободу слова.

Джесс Уолтер: Кстати, книги дали тебе столько возможностей говорить об этом с обществом.

Шерман Алекси: О да, это чудесно, и так мило, и так странно. Еще и за это я так люблю книги. За то, что люди до сих пор настолько их боятся, что готовы запретить. Их отпрыски не выпускают из рук айфоны, получая доступ к любому порносайту в мире, к любой порнографии, которая была создана, – и при этом родители готовы запретить книгу за то, что подросток в ней дважды упомянул слово «мастурбация». Думаю, это говорит о том, что книги до сих пор имеют огромную силу. Что печатное слово действует сильнее, чем люди думают.

Джесс Уолтер: Как будто дети не только увидят в книгах изображение, но и напитаются зловредными идеями.

Шерман Алекси: Да-да-да. Страшные книги, пугающие книги.

Джесс Уолтер: Это была твоя первая проба пера в литературе для подростков. Она заставила тебя посмотреть на жанр по-другому? По-другому читать?

Шерман Алекси: «Дневник» написан для молодежи. Вот «Гарри Поттер» сначала был книгой для детей. Погляди на хронологию «Гарри Поттера». Я считаю, что это пример такого невероятного взлета автора, когда писатель становится сильнее, неимоверно сильнее прямо у нас на глазах. Первые два романа «Гарри Поттера» были детскими, но по мере того как герои взрослели, а Дж. К. Роулинг набиралась опыта, книги становились… ну не знаю, библейскими. Господи, да это прямо-таки Библия! Я готов поспорить, что книги и фильмы о Гарри Поттере более значимы для американской культуры, чем любая другая книга или ТВ-шоу, любой другой культурный феномен. По-моему, в них больше духовной и политической силы, да в них всего больше. Первая часть вышла в 1998 году, и это невероятное совпадение, что моя карьера и мои замыслы обратиться к литературе для молодежи как раз в это время набирали обороты. А потом случился небывалый взлет в этом жанре: появились «Голодные игры», Джон Грин, «Тринадцать причин почему», которые сейчас вовсю ставятся «Нетфликсом». И я случайно стал частью этого удивительного нового феномена: молодежная литература стала почитаемым и обожаемым всеми жанром. И таковой остается. Если хотите, чтобы ваши книги продавались, пишите для молодежи.

Джесс Уолтер: И кажется, границы между возрастом читателей совсем стерлись, причем в обе стороны. Потому что к молодежной литературе обратились взрослые читатели, но еще оказалось, что и дети могут осилить шестьсот страниц и справиться с диалогом о мастурбации. И пятнадцатилетних, и тринадцатилетних нельзя недооценивать как читателей.

Шерман Алекси: Литература перестала снисходить до читателя.

Это приобрело форму политической революции. Молодые читатели становятся политическими повстанцами, требуя для себя собственного жанра. Когда опубликовали «Изгоев», никто не причислял этот роман к жанру молодежной литературы. И «Над пропастью во ржи» не причисляли. «Повелитель мух», «Том Сойер», «Гекльберри Финн»… Эти великие книги прошлого сейчас отнесли бы к молодежной литературе. И прекрасно.

Мы становимся писателями из-за того, что прочитали в двенадцать лет. В моем случае точно так и есть. И это прекрасно.

Как давно вы рисуете комиксы?

Я рисую сколько себя помню, но именно за комиксы взялась только в старшей школе. Одна моя подруга уволилась из кафе-мороженого, где мы вместе работали, и я нарисовала для нее полностраничный комикс под названием «Как непросто жилось Тине-Бине». Там были короткие истории о том, как девушки из Южной Филадельфии произносили название «Орео», о том, как она однажды поругалась с покупателем, ну и всё в таком духе. Подруге очень понравилось, и она повесила мой комикс на кухне под пленкой.

Как проходила ваша с Шерманом совместная работа?

Шерман давал мне по несколько глав рукописи со списком идей о том, что можно нарисовать, а я на основе этого списка делала наброски, которые мы потом обсуждали. Примерно треть иллюстраций придумал Шерман, треть – мы с ним вместе, и еще треть придумала я сама, читая текст.

Каково было заглянуть в мысли Арнольда Спирита?

Мне пришлось прочувствовать его очень остро. Шерман подробно описал Арнольда в книге, и мне казалось, что я хорошо представляю, кто он такой. Но чтобы рисовать и придумывать шутки от его имени, я должна была глубоко погрузиться в его личность, вообразить себя на его месте, а ведь это не так-то просто – быть Арнольдом.

Например, последние эскизы я создавала в кафе, разбросав по всему столу рукописи и рисунки. Работала много часов, долго не ела и перебрала с кофе. Я окунулась в разум Арнольда с головой и просто не могла остановиться. В истории происходило столько мрачных событий, и как раз тогда я придумала некоторые из самых черных шуток Арнольда – например, комикс о последнем глотке вина или обложку «Горящей любви», которую он нарисовал, когда умерла его сестра.

На улице уже почти стемнело, когда я дошла до конца рукописи, где Арнольд с Рауди играли в баскетбол. У меня вдруг защемило в груди, и я поняла, что вот-вот разрыдаюсь. Будто это я сама играла в баскетбол с Рауди, испытывая светлую грусть. У меня была всего секунда, чтобы решить, рыдать ли прямо в кафе. Я закрыла руками лицо, всхлипнула один раз и заставила себя отвлечься на другие мысли. Я до того уже не раз читала эту главу, но только тогда по-настоящему глубоко погрузилась в разум Арнольда.