Психопаты шутят. Антология черного юмора - Андрэ Бретон

Таково, на наш взгляд, глубинное значение персонажа Юбю, и в этом же причина того, что он не поддается сведению к конкретным символам. Как постарался уточнить Жарри, «это, в общем-то, не месье Тьер, и не буржуа, и не какое-нибудь быдло. Скорее, это законченный анархист с примесью того, что мешает нам самим сделаться законченными анархистами, – чертами обычного человека, его трусостью, нечистоплотностью и пр.». Однако особенность этого персонажа состоит как раз в том, что он подчиняет себе все мыслимые формы человеческой деятельности, начиная с действий коллективных. Соответственно, тот же самый Юбю вскоре будет готов отказаться от того личного превосходства, которое в «Короле Юбю» было для него единственной возможностью влиться в ряды людей, чьи переживания он с таким блеском олицетворял, и чем они были грубее, тем легче он их брал на вооружение. Стремлению к власти любой ценой из «Короля Юбю» «Юбю в неволе» противопоставляет стремление к подчинению – и опять же любой ценой. Сверх-Я избавляется от наглости лишь для того, чтобы возродиться в своем обезличенном, не оставляющем ничего живого виде, к которому в равной степени относятся и фашист, и сталинист. Признаем: события последних двадцати лет придают второму Юбю откровенно пророческие черты, достаточно вспомнить о марше «свободных граждан» на Марсовом поле, отзывающемся в наше время все более воодушевленным и слаженным «Да здравствует говнармия!», повторенном хроникой на тысячах киноэкранов мира, или атмосферой «московских процессов»:

«Папаша Юбю (своему адвокату): Простите, месье, простите! Помолчите-ка лучше! Вы мелете всякий вздор и мешаете изложению наших подвигов. Да, господа, раскройте ваши уши и соблаговолите не шуметь… мы умертвили бесчисленное количество жертв… нам бы только пускать кровь, драть шкуры и убивать; каждое воскресенье мы устраиваем публичные оттяпывания головы, на специально отведенном для этой цели пригорке, неподалеку от городской стены, с каруселями и торговцами лимонадом… отчеты о наших прошлых преступлениях заархивированы, поскольку порядок у нас в крови… вот почему мы приказываем господам судьям приговорить нас к самому жестокому наказанию, какое они только способны будут выдумать, чтобы оно соответствовало ужасу содеянного нами – однако все же не к виселице… куда с большей охотою мы стали бы смиренным каторжником в милой зеленой шапочке, содержащимся на средства налогоплательщиков и коротающим часы за починкой разной утвари».

На треугольной опушке леса, после заката.

Хор (поначалу едва слышно – точно шелестят листья, – но постепенно голоса крепнут):

Три чернокожих клобука Пустое небо подпирают. Течет песок и время тает… В сиесте, длящейся века, Скрещенные белеют кости, Пока на злом ветру дрожит бород охвостье. Так пусть густая кровь струится Сквозь наши скомканные лица И золото зари разыщет труп сновидца. И времени песок кромешный Засыплет этот остов грешный И ночь ночей над ним уже не обновится. Под слоем вековечной пыли Сердца в отчаянье застыли. Мы вязнем в пустоте, как цапли меж болот. Но свет грядущего обильный Сквозь витражей свинцовых свод Как ливень озарит наш подвиг некрофильный. И внемля пеням мандрагоры И страстным вздохам пассифлоры, Ползет из мрачных нор белесый червь могильный.

Хор, до сих под невидимый, занимается на фоне стрельчатых окон сероватой зари. Появляясь на сцене:

Ползет из мрачных нор белесый червь могильный.

В приходе Всех Святых я с бабой жил своею. Я мебельщиком был, модисткою – она. Мы много долгих лет не знали горя с нею: И полон дом добра, и толстая мошна. Коль в воскресенье был денек погожий, Мы, приодевшись, шли рука к руке Взглянуть, как в переулке Краснорожей Буржуев будут тяпать по башке. Припев: Там брызжут весело мозги, Толпа гогочет: «Каково!» Король Юбю раздаст долги. Хор: «Ура папаше, мать его!» Два наших сосунка, набивши рты вареньем, Конечно, тут как тут, глазенки их горят. А там, на площади уже столпотворенье – Все норовят пробиться в первый ряд. Здесь главное – занять места получше. Плевать на оплеухи и пинки. А я влезал на мусорную кучу, Чтоб не заляпать кровью башмаки. Припев: И вот мы все в мозгах с моею половиной, А наши сосунки их сдуру тянут в рот. И глядя, как Долдон трясет своей дубиной, Толпа вокруг топочет и орет. И тут, смотрю, стоит у самой кучи Хмырь, что меня обжулил с год назад. Ну, говорю, здорово, потрох сучий! Да ты, я вижу, вроде мне не рад? Припев: А тут еще жена локтем под бок пихает: «Чего стоишь, как пень, – мужик ты или нет? А ну-ка двинь ему дерьмом коровьим в харю, Пока Долдон глазеет в белый свет!» Законная моя не скажет плохо. Собравшись с духом, я что было сил Швырнул в хмыря огромную лепеху, Но, как на грех, в Долдона угодил. Припев: И вот уже меня швыряют за канаты, И вновь толпа вокруг топочет и орет, И в черную дыру, откуда нет возврата, Проваливаюсь я башкой вперед. Вот и ходи смотреть в денек погожий, Как бравые Долдоны-мясники Гуляют в переулке Краснорожей! Придешь с башкой – уходишь без башки! Припев:

Акт I, сцена II. Марсово Поле

Трое свободных граждан и капрал: Просим любить и жаловать – мы трое свободных граждан, а вот наш капрал. Да здравствует свобода, свобода, свобода! Мы свободны, и точка. Не забывайте, свобода – наш долг. Не спешите так, а то мы придем вовремя. Свобода в том и состоит, чтобы всегда – слышите, всегда, всегда! – опаздывать на наш маленький практикум по свободе. Давайте не слушаться вместе… Нет, не вместе: по порядку рассчитайсь! Первый будет не подчиняться на счет раз, второй – на два, третий на счет три. Так мы избегнем согласованности. Давайте каждый шагать в своем ритме, хоть это и утомительно. Каждый не повинуется по-своему, каждому капралу – свободные граждане, вот так!

Капрал: Сми-и-рно! (Встают вольно.) Так, свободный гражданин номер один будет у нас два дня драить арестантскую за то, что встал с гражданином номер два в один ряд. Устав гласит: будьте свободны! Теперь самостоятельные упражнения в неподчинении… Тупая недисциплинированность в любое время дня и ночи – вот основное оружие свободного гражданина. На плечо!

Трое свободных граждан: Устроим разговорчики в строю. Будем не слушаться. Первый на раз, второй на два, третий на три. Раз, два, три, начали!

Капрал: Так, каждый на свой счет! Номер один, ружье на землю, номер два, приклад в воздух, номер три, бросьте оружие на шесть шагов за спину и встаньте руки в боки. Разойтись! Раз, два! Раз, два! (Выходят строем, стараясь не попадать в ногу.)

Сангль получил увольнительную в Париж – две недели «на поправку» – и, словно зеленый новобранец, нацепив выходную форму, зашагал через весь город к вокзалу.

Он прошел мимо нескольких офицеров, которым и не подумал отдать честь, но они словно этого и не заметили. Впрочем, чтобы окончательно не позабыть законы воинского подхалимажа, он, как положено, поднес руку к козырьку при встрече с: