Волынский. Кабинет-Министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова

Русский архиерей начал обряд венчания. Всё было, как на настоящей русской свадьбе. Так же держали над головами венчаемых старинные золочёные узорные венцы, так же пел православный хор певчих, так же ходили жених с невестой вокруг аналоя.

И только Эйхгольц хмурил густые брови: он советовал герцогу не венчаться по-русски, по православному обряду, поскольку греческая вера не принадлежала к числу принятых в Римской империи вероисповеданий и законность нового брака могла быть впоследствии оспорена. Да и процесс о разводе всё ещё продолжался в Вене, и первая супруга не давала согласия на него. Потому и советовал своему господину Эйхгольц поручить обряд венчания какому-нибудь неправославному священнику. Однако герцог только рукой махнул в ответ на все его советы.

Тонкими неземными голосами пели певчие. Пётр сам поднимался к ним и указывал, какие псалмы петь, часто переходил с одного места на другое, не в силах переносить это долгое, двухчасовое стояние на ногах.

Но вот обряд кончился, молодые прикоснулись губами друг к другу, священник объявил их мужем и женой, и сразу все в тесной часовне задвигались. Всем хотелось поскорее выбраться из пропахшей ладаном часовни на воздух, обсыпать молодых зерном и забросать цветами.

Анна шла сразу за Катериной, слёзы ещё стояли в её глазах, и она не видела почти ничего. Грустные мысли вселились в неё во время свадебного обряда — она вспоминала свою весёлую свадьбу, карлу и карлицу, выскочивших из свадебного пирога и танцевавших на столе менуэт, и думала, что все эти роскошества не обеспечивают людям счастья, если женят их вот так, насильно, не давая созреть чувствам.

Она чувствовала себя старше Катюшки и всё хотела подать ей советы, поделиться своим грустным опытом, но Катюшке было некогда выслушивать сестру, она уже закружилась в водовороте празднеств и пиров.

Вечерний стол был накрыт в узкой мрачной комнате, и Анна увидела, что ни роскошь, ни множество яств не были приготовлены к свадьбе сестры, это не было русское изобилие. Она прежде заглянула в брачную комнату молодожёнов. Она была убрана в японском стиле, здесь стояла масса японских лакированных безделушек, да и сама брачная кровать была лакированной. А запах лакировки, как слышала она от придворных дам, был герцогу нестерпим.

На площади, перед домом епископа, начался фейерверк. Огненные струи взлетали под самые небеса, и искры летели во все стороны. Пётр бегал по площади, сам поджигал потешные огни, руки его были перепачканы сажей и копотью. Герцог со своими приближёнными ходил за Петром, как привязанная к нему собачка, восторгался, и советник Эйхгольц опасался, что ему упадёт на голову и сожжёт его пышный парик какая-нибудь шальная искра.

Было уже поздно, почти два часа пополуночи, когда советнику удалось убедить герцога пойти в спальню к молодой жене. Она ждала его там уже с десяти вечера, но Эйхгольц никак не мог увести герцога с площади. Тот не хотел пропустить минуты общения с русским царём и польским королём Августом.

Герцог вошёл в спальню, но недолго задержался там. Скоро он выбежал оттуда и принялся трясти советника, прикорнувшего возле спальни молодых. Эйхгольц увидел герцога и сильно испугался. Он тотчас подумал, что случилось то же самое, что и с разведённой женой герцога. Тогда Карл Леопольд напился пьян, избил и изругал свою светлейшую герцогиню, не выдержавшую его грубого обращения.

Но герцог приложил палец к губам и шёпотом заявил, что хочет лечь в постель советника. Эйхгольц уступил своему господину место и пошёл досыпать в другую комнату.

Всё это узнала Анна из недомолвок и шёпота придворных дам и захотела поговорить с сестрой. Но Катерина вовсе не казалась обиженной, она шутила и весело смеялась со всеми сколько-нибудь пригожими придворными, выделяя особливо высоких и белокурых. Она ничего не сказала сестре о своей первой брачной ночи, и Анна заключила, что Катюшка не будет несчастлива при её неунывающем характере.

Однако утром герцог пошёл к Катерине и вручил ей подарки, а потом велел развезти уведомительные письма к цесарскому величеству и ко всем курфюрстам немецких земель.

Так что всё обошлось тихо и прилично, и Анна уже готовилась отправиться в Митаву, когда разразился грандиозный скандал.

Сразу после брачной ночи Пётр угощал всех своих придворных по случаю свадьбы племянницы. Молодожёны присутствовали на этом обеде, и всё было как нельзя лучше. Но на третий день герцог обедал дома, и здесь он показал, на что способен.

Катерина имела при себе трёх фрейлин русского происхождения и гофмейстерину. Герцог спросил своего советника, допускались ли к столу фрейлины при прежних герцогах. Эйхгольц ответил утвердительно. «Ладно, — махнул рукой герцог, — пусть едят за одним столом с нами». Но когда пошли к столу, Карл Леопольд, подозвав Эйхгольца, приказал ему разместить фрейлин за маршальским столом. И добавил:

— Надлежит этих, — он криво поморщился, — заранее учить, какими им быть...

Напрасно убеждал советник своего повелителя, сколь это фрейлинам будет обидно, он не добился успеха. Тогда он объявил, что сам сядет к маршальскому столу, и повёл под руку одну из фрейлин, объясняя, что здесь им будет лучше и непринуждённее, нежели у стола герцога.

Девушки сразу почувствовали своё унижение, ничего не ели, а после обеда убежали к герцогине Катерине Ивановне и плакали. Вопли, рыдания, шум огласили весь дом.

Одну из фрейлин отозвали от двора герцога, а Пётр страшно разгневался, но вступиться за свою племянницу, когда она уже стала замужней дамой, не мог. Это было уже не в его власти.

Недовольство своё царь изъявил очень своеобразно. Герцог щедро наградил российских министров, всем дарил перстни, даже служанкам при комнатных дамах герцогини. Российская же сторона ничего не подарила мекленбуржцам. Более того, из-за этих подарков разгорелась ссора.

Головкину и Шафирову вручили перстни в 4000 талеров, а Толстому, как младшему тайному советнику, — только в 3500 талеров. Толстой поднял шум, в злобе говорил:

— Что герцог о себе воображает, что поступает со мною так подло!

Он даже не поблагодарил герцога по приезде в Шверин.

Во дворце Шверина уже были сделаны все приготовления к приёму новобрачных. Все комнаты были обиты красным бархатом и шпалерами, а войска выстроены для парада. Пётр с герцогом объехали все войска, и герцог остался чрезвычайно доволен похвалой русского царя.

Здесь Пётр начал лечиться водами и ввёл такие же порядки, как и у себя в Петербурге. Он спал в каморке камердинера под самой крышей, обходился малым числом слуг, старался как можно меньше бывать на виду.

Герцогу же, напротив, хотелось показать русскому царю, что его войска хороши, и он велел приходить к обеденному столу дворцовому караулу, состоящему из людей высоченного роста и с большими обнажёнными шпагами.

И царь посмеялся над мекленбургским герцогом. Однажды, когда комары стали слишком уж тревожить всю придворную компанию, сидящую за столом в саду, из которого открывался прекрасный вид на Шверинское озеро, Пётр сказал герцогу: