Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700 - Михаил Михайлович Богословский

в тогдашних европейских газетах. Так, в мюнхенском «Mercurii Relation oder Wochentlichen Reichs-Ordinari Zeitungen» (в № 52 от 26 декабря 1699 г.) сообщалось из Москвы от 24 ноября, что «польский посланник г. фон Карлович написал трогательно и гуманно его царскому величеству по поводу шведского маршалка и в особенности представлял, что с ним не следует поступать так жестоко, что это является нарушением международного права, что послы, при каких бы дворах они ни были, имеют свою собственную юрисдикцию, и это строго соблюдается при всех христианских дворах. Между прочим, он привел недавний случай с португальским посланником в Вене. Думают, что царь убедится этим, и маршалок опять получит свободу»[256]. Однако вопреки этим ожиданиям мемориал никаких реальных последствий не имел. Для московского правительства вопрос о юрисдикции в этом случае не был так ясен, как для иностранных послов и для европейской прессы. Дело осложнялось еще опасением неудовольствия со стороны Бранденбургского курфюрста, дружбу с которым Петр подчеркивал и которого он рассчитывал привлечь к союзу против шведов. Царь выказал знаки особенного внимания к пострадавшему бранденбургскому резиденту; навестил его вскоре же после происшествия — 19 октября, причем обнял его и поцеловал. Задора-Цесельский оправился было, но не надолго. Слабой и дрожащей рукой он написал курфюрсту две реляции, от 22 и от 30 ноября старого стиля, и в последней просил курфюрста, когда дело будет представлено на его решение, позаботиться о взыскании в его пользу достаточной суммы денег на обеспечение, так как ему придется кончать жизнь инвалидом.

Жизнь он скоро и кончил; от 30 ноября была его последняя реляция. В начале 1700 г. он умер[257]. Курфюрст, на усмотрение которого царь представил дело, просил его освободить маршал-ка, уверяя, что найдет себе удовлетворение иным путем[258]. Снесясь со шведским королем, курфюрст летом 1700 г. вытребовал маршалка к себе в Берлин, для чего ему был выслан паспорт. О такой же выдаче писал в Москву 3 мая 1700 г. Карл XII шведскому резиденту Книпперу, который обратился с соответствующим ходатайством к Ф. А. Головину. Царь на выдачу согласился, и 25 июля велено было маршалка из заключения прислать в Посольский приказ. Однако это распоряжение было сделано слишком поздно. Маршалок скончался в заключении. Тело его было отправлено в Швецию[259].

XXII. Переговоры с Карловичем. Конференция с Карловичем и Гейнсом 27 октября. Договор 11 ноября

Между тем параллельно с открытыми и торжественными переговорами со шведским посольством в глубокой тайне велись переговоры о союзе с польским посланником Карловичем, сообщавшим о ходе их Гейнсу. Дело это настолько подвигалось, что 27 октября царь вызвал к себе Гейнса, чтобы в его присутствии вести разговор с Карловичем об общем деле. Надлежало согласовать заключенный уже фактически датский союз с заключаемым польским, для того и устраивалось это свидание с обоими союзными посланниками. 27 октября, доносил Гейнс королю, «я имел честь обедать за столом его величества, и после обеда его величество пригласил меня в свой кабинет вместе с упомянутым его превосходительством Головиным и со своим тайным переводчиком. Его величество мне сказал, что он не сомневается, что король Польский побуждает также и ваше величество порвать со Швецией; как мне это дело кажется? Хотя я еще не имею инструкций, государь, о поведении, которого я должен держаться относительно миссии генерала Карловича и г. Валлендорфа (товарищ Карловича); но так как этот последний обо всем условился, как он мне говорил, с министрами вашего величества в прошедшем мае месяце в Копенгагене, то я все же счел своим нижайшим долгом… напомнить царю, что в нашем трактате есть определенная статья, которую сам его величество счел необходимой, а именно чтобы по возможности постараться привлечь к союзу короля Польского (статья 8). Теперь же, как бы по совершенно особливому предназначению с неба, король Польский сам первый выступает с предложением, приглашая нас порвать со Швецией. То обстоятельство, что король Польский еще сохраняет у себя иностранные войска под предлогом укрепления Полангена, заслуживает, кажется, большого размышления, тем более что со стороны короля Польского заявляют, что есть periculum in mora, что он, не предприняв ничего эффектного перед республикой (sans rien faire, que puisse sygnaler le roi de Pologne devant la reґpublique), не будет в состоянии удержать эти войска в теперешних квартирах, что, следовательно, как кажется, теперь подходящее время, чтобы устроить соглашение с этим государем. C’estoit par manieґre d’ouvrage, — замечает об этих своих словах Гейнс, — что я ему держал эту речь по просьбе упомянутых польских министров, которые сообщили мне почти весь свой план». «Царь ответил, — продолжает Гейнс, — что было бы хорошо помочь делу, но есть единственное препятствие, что, пока тянется война с турком, не будет согласно дружбе советовать ему ввязываться в другое предприятие. Затем он спросил, имеет ли ваше величество склонность начать войну со Швецией. Я ему ответил, что до сих пор всегда соблюдали мир, но что образ действий Швеции по отношению к датскому королю, а также перевозка войск в Померанию, о чем столько говорят, — все это будет противодействовать сохранению мира; кажется, что ваше величество не будете в состоянии более его сохранять, и следует, будучи атакованным, подумать о защите. Царь с этим согласился и сказал затем, что необходимо привлечь Бранденбург и Саксонию; я ответил, что с первым, по моему мнению, ваше величество находитесь в добром союзе, что же до последней, то, может быть, обстоятельства будут благоприятны. Царь ответил, что это было бы желательно». Гейнс счел этот момент разговора удобным для возобновления своих непрестанных просьб о размене ратификаций. «Я улучил время, — пишет он далее, — вновь просить царя не откладывать более размена ратификаций трактата; царь мне опять сказал, не лучше ли подождать новой ратификации вашего величества? Я возразил, что эта ратификация должна только подтвердить происшедшее, что она не внесет туда никакой перемены, но что мне необходимо отослать к вашему величеству первого курьера, именно господина Фабрициуса, с ратификацией трактата, тем более что его величество царь сам рассудит, что при теперешних конъюнктурах очень важно вашему величеству быть всецело уверенным в дружбе царя, чтобы принять свои меры. Царь прервал мои слова громким восклицанием, что это дело решенное, взял меня за руку и сказал, что в этом не следует сомневаться, что он не отступит от данного слова по всем пунктам, находящимся в трактате». При таком горячем заявлении царя о верности союзу Гейнс решил вновь и вновь настаивать на своей просьбе и подвинуть дело к исполнению. «Но, зная