Альпийский синдром - Михаил Полюга

– К Лидочке рванул, – пояснил он, кивая на дверь, за которой скрылся Осипов. – Она его позже одиннадцати на порог не пускает. Еще не жена, а ведет себя – боже упаси!..

Скосив глаза к переносице, он поглядел сквозь наполненную стопку на свет.

– А мы с тобой, Женя, люди свободные: хотим – пьем, не хотим – опять пьем. Давай еще по одной!

– Я пас. Поздно уже. И, кажется, дал лишку… Жена голову оторвет: я в последнее время что ни день – на ремень…

– А на посошок? Смотри, сколько всего осталось: ешь и пей – не хочу! Твой Кривоногов расстарался, а мне все это куда? Кстати, хитрый он мужик. Пройдоха! Органично укладывается под нынешние лекала… Ему бы лишний раз не высовываться… Но все равно выкрутится, с нами или без нас. Потому поступим по закону: есть злоупотребления, нет злоупотреблений… А водку его выпьем и баклажанами закусим, и черт с ним! Ура!

Выпили, и я пробежал глазами по заваленному бутылками и закусками столу. Или показалось, что пробежал? Все в кабинете двоилось и подплывало в сизом сигаретном дыму, повисшем над столом, будто кучевые облака над Гималаями. И с глазами что-то происходило: я то промаргивался и усилием воли вглядывался в бледное лицо Ващенкова, видел шевеление его губ, даже крученую ниточку давнего шрама различал в углу рта, то снова проваливался в зыбкое безвременье, куда глухой бормочущий голос собутыльника долетал едва-едва.

– А у меня открылось второе дыхание. Теперь хоть до утра могу пить.

«Ты-то можешь! А я? И зачем только я набрался? – мелькала в голове запоздалая мысль. – Что скажет Даша? Надо бы теперь к Даше…»

А все так хорошо начиналось! Во второй половине дня за мной заехали Кривоногов с Корниловым, и мы отправились к Ващенкову: на новеньком милицейском «Опеле» – они, на служебной «семерке» – я.

Перед тем как ехать, Кривоногов не удержался от похвальбы.

– Хетчбэк! – горделиво выговорил он непонятное слово, глядя на меня снизу вверх, потому как росту был небольшого, зато в ногах крепок и ходил, будто кавалерист, вразвалку и слегка раскорячась. – Сначала подумал: матом немчура кроет. Оказалось, дверца у нее сзади, потому такое название. Очень даже удобно: багажник вместительный, все влезло…

Он на мгновение приподнял дверцу и указал на корзину, источавшую сложный сладковато-пряный запах жареного мяса и специй, и на картонный ящик со спиртным.

«Затарился, бравый карапет!» – не без скрытой насмешки подумал я.

Повод если не для насмешки, то, по крайней мере, для незлой улыбки все-таки был. Полковник со своим маленьким лицом, тщательно подбритыми усиками и скошенными бачками, надевший на крошечную голову огромную фуражку с высокой тульей, напомнил мне гриба-боровика из мультфильма о грибной жизни.

Словно бы уловив эту потаенную улыбку, ментовский щеголь кольнул меня крохотными грачиными глазками и неожиданно предложил, указав на водительское кресло «Опеля»:

– Хотите прокатиться? Управляется легче легкого: гидроусилитель и все такое… Это вам не наша, отечественная колымага! – И добавил с намеком на свои прискорбные обстоятельства: – Кстати, машинка такая есть только в моем отделе, одна на область. Называется, постарался: вместо благодарности получил уголовное дело. Наука, братцы, на всю жизнь…

Эти же слова он не раз еще повторял в кабинете у Ващенкова…

Потом были рукопожатия, возлияния, велеречивые тосты, обещания и надежды. Кто-то обнимался и целовался на прощание – не то Кривоногов обнялся с Ващенковым, не то по привычке облобызался с Корниловым, – но мне было уже все равно. Не то чтобы я был смертельно пьян, но какая-то алкогольная усталость затягивала в полуявь-полусон, и в этом пограничном состоянии я то клевал носом, то встряхивался и ловил обрывки фраз о чем-то немолчно бормочущего Левушки Ващенкова.

– Пойду проветрюсь, – посреди какой-то недоговоренной фразы сказал я наконец и рывком поднялся из-за стола.

– И я с тобой, – потянулся следом Левушка. – Но сначала допьем, что в рюмках осталось. Оставлять в рюмках – плохая примета…

В небольшом дворе городской прокуратуры, закрытом от любопытных глаз высоким забором, было сумеречно и тихо. Но квадрат неба, видимый со двора, все еще светлел – едва не сказал про себя: глубоко над головой, будто в опрокинутом колодце. И первая звезда плескалась уже на дне желтоватым, едва различимым пятнышком…

– Осенью тянет, – вздохнул Ващенков и протянул мне початую пачку сигарет. – Может, закуришь? Знаю, что нет, спросил на всякий случай… А я с полгода как бросил, и вот опять… Осень – это хорошо. Осенью самое время ехать в Трускавец. Летом там мерзопакостно: все дождь да дождь. А осень… Осенью мое время. Я как-нибудь тебе расскажу: у меня там, в Трускавце… Нет, как-нибудь потом…

Потом так потом. Свежий воздух немного меня взбодрил, и я сказал себе: баста, еду домой! Лягу головой Даше в колени, она станет гладить меня по волосам, и запах ее кожи, и каждая складочка ее тела будут мне знакомы и так близки, как никакие другие в целом мире…

– А знаешь, поехали со мной в Трускавец, – сказал Левушка, не давая мне открыть рта, чтобы попрощаться и уйти. – Возьмем две путевки на одно время, лучше всего на начало октября, и махнем… Золотое время, честное слово! И… у меня там женщина. Любимая женщина, я ее в прошлом году там встретил. Пили из бювета воду, кормили в парке белок – ничего особенного. А как уезжать…

– И? – глупо спросил я, не особо вникая: большая важность – завелась на стороне женщина! И что с того? Повод спать в кабинете на стульях? Пить не просыхая? Умный же мужик, ей-богу!

– Что – и? Я раз-другой съездил к ней втихаря, меня уже в гостинице как своего узнают. Но там все сложно: муж, бизнес, дом… И у меня сложно, и черт его знает, как быть. Домой идти не хочу, а не идти нельзя: дочь и все такое… А, пойдем выпьем!

Я решительно мотнул головой: ни в коем разе!

– А на посошок? Нет? Тогда вот что: выпьем кофе – и по домам. Здесь, неподалеку, есть одна кафешка… Ну хочешь, я твоей жене сейчас позвоню? Скажу: важный разговор и такое прочее… Ладно, по кофею – и все, все!..

Поехали на «семерке». Выворачивая со двора прокуратуры, я внезапно вспомнил слова моего давнего знакомого, судьи Шумко, который, будучи за рулем пьянее пьяного, всякий раз уверял: «Не дрейфь, Женя, я под хмельком ас! А однажды сдуру поехал трезвым, и представь – кувырк в кювет. Так что все путем, держи брюки сухими!» Но я помнил: у меня вышло наоборот, и потому вел машину как можно осторожнее, опустив стекло и подставляя лицо прохладному вечернему ветру.

В небольшом кафе было на удивление малолюдно и тихо. Два столика из пяти были заняты: за одним пили коктейли три угловатые подтоптанные девицы, за другим, тупо уставившись в тарелку с овощным салатом, сидел какой-то смутный, взлохмаченный тип, по всей видимости пребывавший в последней стадии опьянения.

Мы заняли столик за декоративной колонной, – и тотчас к нам выплыла из-за стойки дородная барменша, золотозубо и обольстительно улыбнулась Ващенкову, как улыбаются давнему знакомому, и при этом стрельнула в мою сторону цепким, оценивающим взглядом.