Миссия в Париже - Игорь Болгарин

Наконец, Дзержинский стал рассказывать о Кольцове, о том, как он сумел превратить в редкую удачу свой неожиданный и сокрушительный провал и едва не гибель.

Засылая Кольцова в деникинсктий тыл, органы ВЧКа не сумели, да и не могли предусмотреть все неожиданности, с которыми он может столкнуться. И Кольцов оказался плененным бандитами известного батьки Ангела. У батьки к тому времени накопилось немало пленных, как красных, так и белых. Сидя в тесном подвале, они ждали смерти. Кольцов вместе с другими своими товарищами по несчастью сумели не только избежать гибели, но и почти полностью уничтожить банду. Во всяком случае, больше о ней никто и никогда ничего не слышал.

Кольцов, вырвавшись из плена, мог присоединиться к красноармейцам и вернуться обратно к своим. Он же поступил совсем не так, как можно было предположить. Он бежал с белогвардейскими офицерами. И уже благодаря этому был встречен в Добровольческой армии как герой, избежал многих проверок и был назначен старшим адъютантом командующего. О дальнейшем не трудно догадаться. О намерениях генерала Ковалевского, его планах командование Красной армии узнавало заранее и соответственно реагировало. Вот, собственно, и все об одном чекисте и его успешной работе в тылу врага.

– Удивительная история! – с тихим восторгом произнес Фрунзе. – И что же, он жив?

– Да. В конечном счете он был разоблачен, приговорен военно-полевым судом к смерти. Я лично занимался операцией по его освобождению, – закончил свое повествование Дзержинский.

– Хоть бы одного такого нам на Южный фронт, – мечтательно произнес Фрунзе.

– Одного такого я вам обещаю, – сказал Дзержинский. – Сейчас Кольцов в одной очень ответственной заграничной командировке. Сразу по возвращении, обещаю отправить его к вам.

Перед самым отъездом нарочный привез Фрунзе пакет. Михаил Васильевич распечатал его и прочел присланное ему письмо. В нем Оргбюро Центрального Комитета РКП(б) сообщало, что дело об оскорблении, нанесенном Фрунзе Председателем Реввоенсовета Республики, рассмотрено. От имени Центрального комитета партии Оргбюро принесло Фрунзе и его сотрудникам извинения и выразило полное доверие.

Троцкий лично извиняться не стал.

21 сентября Фрунзе отбыл в Харьков.

Покидали они Париж без сожаления. Провожал их только Болотов. Перед самой посадкой в вагон он наклонился к Кольцову:

– Не возражаете, при оказии я сообщу Татьяне Николаевне, что вы уже в Москве? Может, хотите еще что-то ей передать?

– Когда я буду в Москве, неизвестно. Но если у вас появится такая возможность, сообщите. Скажите, что все мои слова остаются в силе. Очень надеюсь, что жизнь еще повернется к нам лицом и, возможно, даже улыбнется нам обоим.

– Красиво сказали, – одобрил Илья Кузьмич. – Я запомню.

– Скажите, что я убежден: мы встретимся. И, возможно, даже очень скоро, – и Павел растерянно пожал плечами. Он очень хотел, чтобы было именно так, но мало в это верил. Но что при таких обстоятельствах еще можно сказать?

– Не беспокойтесь, передам слово в слово. Память у меня хорошая, – снова повторил Болотов.

Миронов все это время ни на шаг не отходил от Кольцова. Его было не узнать.

После того как Кольцов и Болотов накануне отыскали его все там же, на кинофабрике, спящим в своей конуре, именуемой «декорацией капитанской рубки», и сообщили об отъезде в Россию, он весь как-то осветился изнутри.

Он, конечно, надеялся на то, что Кольцов сдержит свое слово, иначе не принял бы его, не сулящее успеха предложение, но и не слишком в это верил. Понимал, для Кольцова это не только хлопотно, но и накладно. Кто он для Кольцова? Что ценного из себя представляет? Что полезного сделал для России? Если вдуматься, то ровным счетом ничего. Едва не ввязался в сомнительные игры с белогвардейской контрразведкой. Но как-то все обошлось. Вовремя понял, что не стяжает на этом пути ни славы, ни богатства, но может легко потерять голову. Вся дальнейшая его жизнь – сплошное выживание. По мере сил и способностей. Способности большей частью были направлены на добывание хлеба насущного неправедным путем.

Он, конечно, радовался, что скоро окажется в России. Но и мучился вопросом: а приживется ли он в ней? Возврата к прежним занятиям путь заказан. А ничему другому он не обучен.

И уже в пути, пока поезд наматывал на свои колеса версты веселой благополучной Франции, а затем мрачной серой Германии, Миронов не однажды затевал с Кольцовым разговор о своем будущем в Советской России, пытался выяснить, как оно видится Кольцову. Но Кольцов либо отмалчивался, либо обнадеживающе отвечал:

– Вы не волнуйтесь, Юрий Александрович. Хуже, чем в Париже, вам не будет. Надеюсь, будет даже намного лучше.

Для себя же Кольцов решил, что в России он сразу же отправит Миронова под Харьков к своему другу Павлу Заболотному. Детишек у него там, небось, прибавилось. Забот – тоже. И он сможет приспособить Миронова в своем хлопотном разросшемся хозяйстве: завхозом ли, снабженцем или еще кем-то. У Заболотного Миронов не забалуется, не вернется к прежним занятиям. Судя по всему, он и сам уже устал от своей безрадостной бродячей жизни, да и годы все больше располагали его к уюту, теплу и заботе. Все это, надеялся Кольцов, Миронов найдет в хозяйстве у Павла Заболотного.

Первые сутки пути они отсыпались. На вторые – стояли в коридоре вагона, смотрели в окно и изучали своих попутчиков.

В соседнем с ними купе располагалась пара юных влюбленных. Они редко выходили из купе и ходили по коридору вагона, держась за руки.

Следующее купе занимал католический священник и низенький толстый господин с румяным детским личиком и в постоянно надетом на голову котелке. Надо думать, он не снимал его и во время сна.

Священник, едва поезд приостанавливал на какой-то станции или полустанке свой бег, словно кукушка из часов, на короткое время высовывался из купе и громко, нараспев, объявлял название станции или города. И снова скрывался в купе до следующей остановки. Проживавший с ним господин в котелке с утра и до вечера безостановочно ходил по узкому коридору вагона – туда и обратно – и напоминал запертую в клетке лису. В руках он постоянно держал похожий на коробку для обуви изящный коричневый чемоданчик.

В Берлине они пересели на местный поезд, идущий в Штральзунд. И вновь их попутчиком оказался румяный господин в котелке и с неизменным чемоданчиком в руке. Как и прежде, он и здесь продолжал свое однообразное хождение по вагону.

– Павел Андреевич, может, его выбросить из вагона? – спросил Миронов.

– Ну и шуточки у вас, Юрий Александрович! Фельдфебельские!

– Ходит и ходит. Это все равно, как часами смотреть на секундную стрелку. Раздражает.

– А вы просто не обращайте на него никакого внимания.

– Легко сказать, – не согласился Миронов и ушел в купе.