Мы будем на этой войне. Не родная кровь - Сергей Лобанов

Это действовало лучше любых убеждений и просьб.

Под утро появились первые большие армейские палатки с газовыми горелками для обогрева.

Енисей выше не поднимался, затопив на нижней набережной первые этажи зданий.

Люди немного успокоились. Но разговоры о возможном прорыве гидроэлектростанции не прекращались. И только выдержка военных, их слаженные, осмысленные действия и реальная помощь сдерживали гражданских от новой паники.

Трошин оказался в одной из таких квартир, где собралось около десяти человек. Хозяева попались понимающие и сердобольные.

Когда до Фёдора дошла очередь, он в ванной комнате отжал сырую одежду и вновь надел. В квартире было довольно холодно, Фёдор трясся, никак не в силах совладать с ознобом. Утром он перешёл в одну из палаток, где с горем пополам всё же подсушил одежду.

За время неволи Трошин о многом передумал, поэтому ещё в камере решил: если суждено выйти, вернётся в семью.

Дверь в квартиру никто не открывал.

«Куда же подевались мои? – думал Фёдор, прислонившись к холодной стене выстуженного подъезда, почти не замечая стылости. – Когда уходил, думал, ухожу насовсем, ключи не взял, а сейчас стою тут будто чужой… Как ещё Света отреагирует на моё появление? Прогонит или примет? Как они жили всё это время? Н-да! Сложная штука жизнь… Сколько я всего натворил, не искупить, не исправить… Ну где же они есть?»

В конце концов, Трошин решил поинтересоваться у соседки – одинокой пожилой женщины. Светлана поддерживала с ней добрые отношения. Глядишь, что-то да знает тётка.

Её дверь открылась не сразу. Сначала женщина долго выясняла, кто да что надо. Наконец, приоткрыла дверь, подслеповато щурясь и приговаривая картаво:

– Я голос-то узнала слазу. Но сомневалась – Фёдол, не Фёдол. Влемя сейчас такое, никому велить нельзя.

– Я это, тёть Маша, я. А где мои, не знаете?

– Да где? За голодом. Как обстлелы начались, так они и ушли, когда фильтлационные пункты отклыли. А я не пошла. Стлашно здесь, да на кого квалтилу оставишь? Вот и молюсь каждый день, чтобы бомба не упала.

– Так давно ушли, тёть Маша?

– Говолю же, как фильтлационные пункты отклыли. Да ты подожди, Света тебе письмо оставила. Зайди в квалтилу, что челез полог лазговаливать, выстужать последнее тепло?

Фёдор зашёл, прикрыв за собою дверь. Подождал, пока хозяйка отлучилась в комнату и вернулась с запечатанным конвертом.

Трошин надорвал его, вынул сложенный тетрадный листок в клеточку, развернул, вчитываясь в несколько строчек, написанных знакомым аккуратным почерком.

«Здравствуй, Фёдор!

Надеюсь, ты всё же прочтёшь это короткое письмо. Изливать на бумагу душу не стану. Если сможешь услышать и понять меня, хватит и этих слов. Если нет – не поможет ничего.

Я решила с Алёной уйти за город. Здесь оставаться очень страшно. Боюсь за ребёнка и за себя. Совершенно не знаю, что ждёт нас, но жить в постоянном страхе невозможно. В этом абсурде всё перевернулось с ног на голову, как и наша жизнь. Твой уход стал для меня очень неожиданным. Сколько выплакано слёз, знаю только я и мои бессонные ночи. Наверное, я была неправа в нашем последнем разговоре. Но и ты сделал какой-то безумный вывод из моих слов, хотя я ничего такого не имела в виду.

Давай забудем тот разговор, забудем время, проведённое в профилактории, твой, по меньшей мере, странный «бизнес», и станем жить как прежде.

Если тебе дорога семья, возвращайся. Если спокойнее одному, так и быть, я пойму и дочери постараюсь всё объяснить, когда подрастёт.

Говорят, за городом есть какой-то палаточный лагерь, его не обстреливают. Дальше идти нам всё равно некуда. Скорее всего, мы останемся там, пока всё не закончится, а потом вернёмся назад. Надеюсь, ты будешь ждать нас дома. Ключи я оставила тёте Маше.

Фёдор сложил листок.

– Тёть Маша, жена пишет, ключи оставила.

– Да, вот они, – женщина сняла с гвоздика вбитого в стенку два ключа на колечке, от верхнего и нижнего дверных замков.

– Спасибо вам. Пойду я.

– С Богом Фёдол, с Богом! Заходи, если что надо будет. А в голоде-то что тволится, Господи! Слышал, навелное?

Трошин кивнул и ушёл от гостеприимной соседки. Привычным движением открыл замки своей двери, будто утром в последний раз закрывал их.

В квартире было холодно и непривычно пусто. Но Фёдор и не думал задерживаться. Он опасался, что за ним могут нагрянуть в любой момент. Странно, что до сих пор не появились, хотя кому это сейчас нужно при таком бардаке! И всё же рисковать не стоит. Когда шёл сюда, понимал, что вряд ли останется, хотелось увидеть жену и дочь, сказать им всё и узнать, примут ли назад. Письмо всё разъяснило. Он всё ещё нужен. От этого на опустошённой и очерствевшей душе стало теплее. Как всё-таки хорошо быть нужным! Даже таким несносным и жестокосердным. Бескорыстная любовь способна растопить любое заледеневшее сердце. Фёдор вспомнил, как тянулась к нему дочка, не требуя ничего взамен, любя с открытой детской доверчивой непосредственностью. Никакое золото мира не стоит этой любви!

Они там, за городом, а он всё ещё здесь и выйти не так просто. А физически здоровым мужчинам его возраста вообще невозможно. Значит, что? Верно. Идти добровольцем.

Но как можно воевать с теми, у кого в тылу находятся самые близкие и родные ему люди?! Что за война такая…

При первой же возможности нужно уходить к федералам, пока тут не раскусили что он за фрукт. Ведь сведения о его аресте сохранились. От федералов попасть в их палаточный лагерь, наверняка проще. Хотя, кто знает, как сейчас относятся к военнопленным? Хм… слово-то какое! Анахронизмом несёт за версту. Вроде как по каким-то международным конвенциям к военнопленным должны относиться гуманно.

Короче, сплошные непонятки и очень рискованно…

Можно сгореть ещё при оформлении в добровольцы. Но по-другому за город вряд ли получится выйти.

Рискованно…

Но разве мало приходилось рисковать?! Пусть это будет испытание судьбой: если суждено – выберется, нет – пропадёт.

Чёрт! Рискованно…

Но Фёдор уже загорелся идеей. Не знающая покоя авантюрная натура требовала немедленных действий. Он быстро переоделся в чистую утеплённую одежду, закрыл дверь, отдал ключи соседке и сказал, что пошёл искать своих.

Военкомат располагался на прежнем месте. По коридорам сновали военные, стояли кучками и поодиночке гражданские – сплошь молодые мужики и парни.

Трошин быстро выяснил, куда ему обращаться.

– Добровольцам в одиннадцатый кабинет, – коротко сообщил дежурный.

У дверей кабинета собралось пятнадцать человек – молчаливые, сосредоточенные, будто перед прыжком с парашютом.