Иешуа, сын человеческий - Геннадий Ананьев

— Пусть будет так.

Ровно в полночь все жрецы собрались под крышей храма на молитву, чтобы восславить рождение Зона. В руках у каждого довольно толстая горящая свеча. Более часа пели гимны во славу Приснодевы, родившей сына — олицетворение эпохи, затем, сменив свечи в полном молчании, жрецы направились к тайному входу, который ни за что бы Иисус не увидел, не покажи его настоятель храма.

Сейчас вход был открыт настежь. Широкие ступени круто уходили в непроглядную темноту, которая оттеснялась факельщиками, спускавшимися по ступеням перед настоятелем и Иисусом. А уже за ними, со свечами в руках, беззвучно, словно белые тени, спускались все остальные жрецы.

Долог путь в каменную глубину, но вот, наконец, и он — рукотворный, как и спуск, склеп в тверди песчаника. Просторный, освещенный семью факелами. В самом центре склепа — мраморная гробница. В ней лежит в погребальных пеленах бог Зон, деревянный идол. Искусно выточенное лицо его будто живое и источает божественное благородство. На лбу его поблескивает золотой крест.

Рядом с гробницей — паланкин. Из ливанского кедра. Инкрустированный золотом и серебром. Наплечная жердь обита войлоком, чтобы не слишком жестко было плечам жрецов-носильщиков, на сам же паланкин как бы наброшена кисейная пелерина.

Гробницу и паланкин окружали жрецы с опущенными в почтении головами.

И вдруг, заставив вздрогнуть Иисуса от неожиданности, настоятель храма громогласно возвестил:

— Настал миг рождения Эона! Слава Приснодеве!

Жрецы запели гимн. Торжественно-радостный. А двое из них принялись с благоговением освобождать бога Зона от погребальных пелен, и чем больше обнажалась деревянная фигура бога, тем гимн звучал громче и торжественней, вскоре он стал будто ощутимой плотностью, спрессовавшейся в каменном мешке; но вот потайной выход открыт, и гимн вырвался через грот на вольный простор, а в склепе стало намного легче дышать.

Эон распеленай. Теперь золотые кресты сияют на каждом предплечье и на каждом колене. Символы вечного солнечного света.

Жрецы-носильщики, двое спереди и двое позади, подняли паланкин, куда с великим почтением был переложен бог Эон, и пошагали к выходу в грот. Гимн смолк. Настоятель храма омыл новорожденного ключевой водой, возродив тем самым и его дух, затем вроде бы по-товарищески попросил бога Эона:

— Дай возрождение Солнцу. Отреши его от зимней скудности…

Носильщики подняли паланкин на плечи свои и гуськом пошагали по тропинке вверх, к храму. Им освещали дорогу факельщики. Настоятель с Иисусом и остальные жрецы следовали за паланкином шаг в шаг.

Вот паланкин поставлен в центре храма. Звучит гимн, теперь уже сопровождаемый звонкой музыкой. Долго. До надоедливости. Но вот настоятель поднял руку, и жрецы-носильщики тут же подняли паланкин. Все расступились, продолжая петь, и паланкин как бы поплыл между колонн.

Семь кругов. Неспешных. Рассчитанных так, чтобы к концу последнего круга восток озарился солнечными лучами.

— Свершилось! — возликовал настоятель, и жрецы дружно подхватили его восклицание, как громогласное эхо.

Переждав восторженное эхо, настоятель обратился к богу Зону.

— Ты, великий бог, дал свежую силу солнцу, и теперь оно с каждым днем станет светить дольше. Ты же отдыхай от содеянного тобой, набирайся сил, дабы через год вновь отдать их солнцу.

Снова гимн. Снова музыка. Теперь умиротворенно-печальная. Паланкин водружен на плечи жрецов-носильщиков, путь которых через грот в склеп.

Когда мистерия была завершена, настоятель вопросил Иисуса:

— Теперь ты понял тайный смысл увиденного? Эон — эпоха. Он по воле Великого Творца отсчитывает года и опекает солнце. На всю его эпоху.

Ни понять этого, ни тем более принять Иисус не мог. Не смог на этот раз и смолчать.

— Великий Творец сам следит за движением светил, членов своих, во времени и пространстве. Он никому не перепоручает своих обязанностей, никому не передает свои права. Он Творец, он судья, он — Блюститель Порядка.

Иисус заметил, как внимательно прислушивались к его словам жрецы и как наливается гневом лицо настоятеля, но продолжал:

— Бог един. И только ему, Создателю Всего Сущего, мы должны поклоняться как Отцу Небесному, считая себя…

— Ты нарушил наш уговор не входить в храм Эона со своим уставом! Ты обязан покинуть нас!

Иисус хотел было возразить, что он не давал никакого обещания, поэтому не является отступником от слова своего, но передумав, кивнул согласно.

— Завтра утром я сделаю это.

— Нет! Сейчас! Ученики твои и слуги соберут в дорогу все необходимое для тебя.

— Пусть будет так.

Иисус, казалось бы, выгнанный из храма с позором, все же остался доволен собой: он бросил в души жрецов-карейонитов семена истины, и Бог даст, они найдут благодатную почву, а сказанное им не почит в бозе.

Не мог Иисус даже подумать в тот момент, что мистерия, против которой он так решительно выступил, продолжит многовековую жизнь, только уже связанная с его божественным именем. Ежегодно станут проводить мистерию именно 6 января, назначив этот день днем его рождения, а мать его, окрестив ее Марией, Девой Непорочной, вознесут в ранг Богородицы. Более того, мистерия, тоже ежегодная, станет проводиться по поводу его воскресения, и назовут ту мистерию Пасхой, чем введут в заблуждение многих верующих из простолюдинов: пасха еврейская по поводу освобождения евреев от египетского рабства, при чем же тут пасха христианская? Тоже от египетского рабства свобода? Или от какого другого?

Но не вдруг. Не взяв ноги в руки, и вперед без остановок. Он вполне осознавал, что в Иерусалиме проповедовать можно будет лишь в Храме Соломона, а там священнослужители, наторевшие в дискуссиях, вполне могут поставить его в тупик; там фарисеи, которым тоже пальца в рот не клади. Они станут цепляться за каждую букву Закона, за каждую невольную оговорку, лишь бы отстаивать свое привилегированное право безраздельно влиять на души народа Израиля и, стало быть, пользоваться всеми благами, вытекающими из такого господства. Оттого-то он и решил испытать себя в синагогах Капернаума, Дальмануфы, Магдалы, Вифсаиды, Хоразина. Не заходить только в Тивериаду, чтобы не угодить в руки Антипе; обходить стороной также Иулиаду, Диокссарию и Сабасту, творения Иродов, где все было скорее римское, а не израильское, и где нельзя чувствовать себя спокойно, где невольно раздражаешься, глядя на однотипные дворцы с одинаковыми толстыми колоннами. Для Иисуса все это было чуждо и неприемлемо, и он не стерпел бы и заговорил об этом в проповедях своих, но это пока еще делать было рано, иначе не дойдешь до Иерусалима. Схватят.

Выбор очень верный, ибо возможность в провинциальных синагогах проповедовать была полной: священников как таковых в них не было. Вне Иерусалима синагоги имели лишь выборного председателя, старейшин, шаммаша или книгаря, гаццана, то есть сторожа и исполнителя решений синагоги о телесных наказаниях, которые имели обязательную силу для общины. Были при синагогах еще посыльные для связи с синагогами других городов. В этих провинциальных синагогах каждый желающий мог, взойдя на кафедру, читать параша или гафтара — места из Священного Писания и Пророков, установленные для каждого дня. Имел он и полное право на индраш — свое суждение о прочитанном. Но всякий, сидевший в храме, мог и возразить лектору, и задать вопросы, вот и получался как бы свободный обмен мнениями.