Череп епископа - Александр Прозоров

Когда помимо привычных размеренных залпов бомбард и пищалей ветер донес от озера беспорядочную стрельбу, они тут же прекратили работу, старательно прислушиваясь — а кое-кто даже потянулся к своим каскам и оставленным на снегу поясам.

— Никак немцы на штурм пошли? — наконец высказал общее мнение молодой пикинер из Тудулина. — Немцы город берут!

Что это означало, прекрасно понимал любой мало-мальски опытный солдат: там, за стенами, дожидались новых хозяев золото, девки, меха, теплые квартиры. Добыча! И самый жирный ее кусок достанется именно тому, кто первым сумеет ворваться внутрь.

— Штурм начался!

Кнехты, застегивая каски и опоясываясь широкими ремнями, ринулись к уже готовым лестницам, хватая их по пять-шесть человек, и ринулись на незащищенную рвом куртину.

— Куда?! Куда?! Приказа о штурме не было! Стойте! — в отчаянии метался между ними оруженосец брата Регенбоха, но на него никто не обращал внимания.

Эту атаку русские тоже прозевали. Пока охваченные азартом ливонцы мчались к стенам, защитники не сделали по ним ни единого выстрела. Два десятка лестниц, поднимаемые сильными руками, с тихим стуком ударились о зубцы, и по ним торопливо полезли наверх закованные в кирасы воины.

Пикинер, оказавшийся фактическим зачинщиком штурма, перевалил гребень первым и, едва вступив на стену, поспешно обнажил палаш. Сбоку спрыгнул еще кто-то из своих, а с другой стороны замер, сжимая в руках длиннющую пищаль, молодой стрелец в красной шапке и длинном алом кафтане с нашитыми на груди желтыми поперечными шнурами. Похоже, он просто глазам своим не верил, не понимая, откуда здесь мог взяться враг.

— Город наш! — радостно завопил пикинер, обрушивая клинок на голову растерявшегося русского. Тот успел вскинуть над собой пищаль, но ливонец, описав лезвием полукруг, второй удар обрушил неумехе на грудь. Палаш не смог прорубить толстый слой набитого под сукно и многократно простеганного пополам с ватой конского волоса, но русский воин, закатив глаза, все равно отвалился назад.

В этот миг и шарахнули затинные тюфяки. Несколько пудов каменной гальки снесли, словно порыв ветра тонкие тростинки, выставленные вдоль стен лестницы вместе с людьми, переломав почти всё — и деревянную приспособу, и лезших по ней человечков. А неподалеку от пикинера спрыгнул с башни на стену куда более зрелый стрелец, с пугающей небрежностью сжимающий в руках недлинный бердыш.

— А-а! — кинулся на него ливонец, закидывая палаш над головой.

Русский перехватил свой огромный топор двумя руками, удерживая его поперек туловища, заученным движением принял удар на левую руку, защищенную приклепанной к древку ушицей, чуть отклонился в сторону, пропуская палаш мимо, и одновременно направляя во врага другой, окованный железом конец древка.

От сильного удара под основание черепа пикинер отлетел к зубцам, теряя равновесие и с ужасом наблюдая, как стрелец, продолжая хорошо отработанный прием, снова изменил направление движения своего страшного оружия, и теперь огромное лезвие в форме полумесяца рушится прямо на него.

— А-а! — попытался пикинер закрыть клинком голову, но лезвие промелькнуло в стороне, тупо и совсем небольно стукнув по ноге у основания бедра.

Русский невозмутимо прошел мимо, встретил выпад следующего кнехта на середину древка, отвел и тут же резко выбросил бердыш вперед, вогнав верхний, остро отточенный край лезвия врагу под подбородок.

— Неужели все? — удивился пикинер, приподнимаясь и вглядываясь вдоль стены. Оказывается, их успело заскочить сюда всего несколько человек? И всех уже… Он попытался встать, но это почему-то не получилось. Ливонец скосил глаза вниз и увидел огромную лужу крови, и лежащую на расстоянии вытянутой руки отрубленную ногу. Это означало…

«Оказывается, умирать не больно?» — напоследок удивился он и потерял сознание. Сердце его билось еще около минуты — но крови в жилах уже совсем не осталось, и оно тоже остановилось.

* * *

— Что это за звуки? — вскинул голову молодой командующий, и затаил дыхание, прислушиваясь к далекой канонаде. — Что за стрельба?

— У Гдова бомбарды стреляют, брат, — лениво откликнулся фон Гольц, разомлевший на полатях от тепла.

Больше всего ему хотелось вытянуться во весь рост, закрыть глаза и не открывать их до следующего своего дежурства на циркумвалационной линии, но столь откровенно манкировать долгом рыцаря он не мог. Приходилось старательно сохранять вертикальное положение, откинувшись спиной к рубленой стене избы и радоваться тому, что он сидит не на скамье.

— Бомбарды и пищали всегда стреляли равномерно! И русские тоже не частили. А сейчас доносится такой гром, словно… — тут до сына Кетлера дошло, что может вызвать такой шум, и он порывисто вскочил:

— Коня!

Спустя полчаса кавалькада из семи всадников, сопровождавших кавалера Ивана, примчалась под стены города — но бой здесь уже давно закончился. Возле пролома в стене корчилось около десятка солдат, пытаясь отползти подальше от опасного места, еще несколько лежали без движенья. Из пролома время от времени высовывались головы оказавшихся в западне ландскнехтов, но по ним каждый раз начинали стрелять из фланкирующих куртину башен. Еще на них со стены скидывали какие-то камни, бревна, мешки — то ли пытаясь немцев прибить, то ли брешь в стене засыпать.

— Фон Регенбох! — рыцарь едва не сбил грудью коня закованного в полный доспех воина. — Барон! Не могли бы вы мне объяснить, что здесь происходит?!

— Ваши бомбардиры, брат Иван, — бодрым голосом ответил оставленный здесь за старшего крестоносец, — пробили стену крепости, и мужественная немецкая пехота попыталась использовать свой шанс на победу!

— Я не отдавал приказа о штурме, — сухим голосом сообщил командующий.

— Они ринулись на стены сами, брат, — развел руками барон. — Не мог же я приказать отступление?! Орден не отступает в боях с язычниками.

На щеках рыцаря заиграли желваки, но он промолчал. Хотя сын Кетлера, желая сравняться славой со своим отцом и, в будущем, получить право стать его наследником впервые вел настоящую войну, он хорошо знал, что такое наемники. Еще с древнеримских времен они постоянно то отказывались идти в бой, требуя повышения жалования, то останавливали почти завершившуюся победой войну из-за задержки оплаты, то отказывались идти на штурм без отдельных премиальных, то кидались на нейтральные города, желая получить законное право на трехдневное разграбление. Сколько раз командующие наемниками короли были вынуждены молча смотреть, как их армия превращает в руины их же собственные города! Наемник идет на войну за добычей, и если ему померещился шанс на удачу — его не остановит никакой приказ, никакие союзнические договоры, и никакой здравый смысл. Подобные бунты жадности происходят во всей цивилизованной Европе каждую войну по несколько раз, и средства против них придумать пока еще не удалось.

— Чем закончилась эта вспышка храбрости, барон?