1612 год - Дмитрий Евдокимов

— Прости меня, государь-батюшка, за несусветную дурость мою! Не разглядел сослепу, не узнал тебя, наше красное солнышко! Пред всеми свидетельствую, что ты истинный царевич, законный наследник престола.

Басманов, морщась как от зубной боли от пронзительных причитаний старика, нетерпеливо поглядывал на ворота Фроловской башни, откуда должен был появиться гонец с царским указом. В ожидании прошло более часа. Старик уже сорвал голос, народ начал выражать недовольство. Наконец в воротах показался всадник, отчаянно махавший руками:

— Погодите, остановите казнь! Царь велел новый указ читать!

Но вот из Кремля выехал и дьяк со свитком в руках. Надуваясь от важности, нарочито медленно, шагом ехал по площади, не обращая внимания на крики из толпы:

— Ну, что там? Скажи, не тяни! Казнить или помиловать?

Дьяк, надувая щеки, проследовал через расступившуюся цепь стражников и протянул указ Басманову:

— Читай!

Тот резко выхватил свиток из протянутой руки, быстро пробежал его глазами и снова вернул дьяку, потом, обведя глазами толпу, стражников, на миг бросил лютый взгляд на Шуйского, в надежде приподнявшего голову, и не прокричал, а буквально выдавил из себя осевшим голосом:

— Государь приказал помиловать. И отправить вместе с братьями в галицкое имение!

Толпа восторженно завопила, славя доброго царя, палач с сожалением снял веревку с шеи рыдающего от счастья Василия, а через строй стражников уже проталкивались братья Шуйские, чтобы закутать его в наспех снятые ими шубы.

— Век за царя-батюшку буду Богу молиться! — кричал Василий. — Никогда его милости не забуду!

Басманов что было силы хлестнул позолоченной плетью по крупу своего коня и наметом помчался в Кремль.

Димитрия он застал в Грановитой палате, он с улыбкой слушал Богдана Бельского, который кричал:

— Шуйский — твой лютый враг! Вчера же бояре и лучшие посадские люди, стрелецкие головы, гости, да все, утвердили твой приговор, а сегодня ты его милуешь!

Басманов простерся ниц перед троном.

— Ты чего, тоже не доволен? — спросил Димитрий.

— Лучше бы ты меня убил! — вскричал Басманов, поднимая голову. — Нельзя его оставлять в живых! Ну, хочешь, убийц к нему подошлю? Потом скажем, что сам отравился, хочешь? Пока он живой, твоя жизнь, государь, будет в постоянной опасности.

— Я понимаю ваши опасения, — мягко сказал Димитрий, — и благодарен вам, что вы так о моей пользе заботитесь. Но послушайте, что я скажу. У меня есть два способа удержать власть. Один — быть тираном. А другой — всех жаловать. Так вот, история государей разных народов учит нас, что лучше жаловать, а не тиранить.

— Ты это Ваське Шуйскому скажи, — процедил Бельский. — При случае он тебя пожалует. Ужо тогда не жалуйся!

Такая дерзость не понравилась Димитрию. Глаза его недобро сверкнули, но он тут же подавил вспышку — не время ссориться со своими ближайшими соратниками. Заулыбался приторно:

— А что, Петя, славили меня на Красной площади за то, что я казнь отменил?

— Еще как! Кричали: «Здоровья нашему доброму царю — красну солнышку!»

— Вот видишь! — торжествующе сказал Димитрий. — И добрым остался, и слово свое не нарушил — боярскую кровь не проливал, и острастку им всем дал! И Ваське Шуйскому урок на всю жизнь. А чтоб не думали, будто я хочу весь род Шуйских извести, племянника ихнего, Мишку, назначаю своим великим мечником.

— Мечник? Такого у нас отродясь не бывало! — с удивлением воззрился на него Бельский.

— Мечник — хранитель королевского меча, — объяснил Димитрий. — Такой чин есть при каждом европейском дворе. Мечник будет сопровождать меня в битвах.

— А не слишком молод? Ведь и двадцати нет, — засомневался Басманов.

— Так и сам царь — не стар! — рассмеялся Димитрий. — Зато я из него настоящего воина сделаю. Видишь, какую честь роду Шуйских оказываю? Если послушны будут, и с самих братьев опалу сниму. Ты уж, Петенька, последи, как они в своих поместьях себя будут вести и что будут говорить.

— И все-таки делаешь ошибку, государь, — покачал головой Бельский. — Плохо ты Ваську Шуйского знаешь, если собираешься ему доверять…

— Лаской я большего добьюсь, — снова улыбнулся Димитрий, потом снова посерьезнел: — Пора теперь и о коронации подумать. Однако не могу я принять царский венец без матушкиного благословения. Пора ее вызволять из Выкинского монастыря, куда ее Бориска по злобе своей упрятал. Надо, чтоб ехала в Москву со всей пышностью, как и полагается царице. Кого из князей отрядим?

— Масальского! — предложил Басманов. — Верный тебе человек, если что…

— Дело говоришь! — согласился Димитрий. — Но надо обязательно послать верховных бояр, оказать почесть царскую моей матушке — Мстиславского да Воротынского.

— Поедут ли? — усомнился Бельский. — Ломать шапку перед инокиней?

— После сегодняшнего урока поедут! — уверенно сказал Димитрий. — И Мишку Шуйского с ними заодно, чтобы не говорили, будто я род Шуйских прижимаю. Да подарки царские матушке приготовить — одежды парчовые, шелк, атлас. Каменьев и золота не жалеть для украшения. Отцу Макарию тоже быть, с иконой Божьей Матери.

— Когда посольство должно быть готово? — спросил Басманов.

— Завтра пусть и отправляются, благословляем. А пока постельничего моего, Сеньку Шапкина, сюда пришли.

С Семеном был разговор с глазу на глаз.

— Настал черед сослужить, Семен, для меня службу! — сказал Димитрий. — Ведь Нагие — сродственники тебе?

— Да, только дальние!

— Не важно. Главное, что инокиня Марфа тебе доверяет. Бери лучших коней и скачи скорей в Выкинский монастырь, чтоб был там допрежь посольства. Скажешь ей тихонько, чтобы никто другой не слыхал: «Пробил твой час. Тот, кому ты нательный крест сына отдала, в Москве, на престоле. Он свои обещания помнит — Годуновым за слезы твои отомстил. А сейчас готовит тебе палаты царские в Новодевичьем монастыре, где покойная Ирина, жена Федора Иоанновича, пребывала. А буде тебе бояре будут пытать, стой на своем — царевич спасся и ждет меня в Москве, чтобы прижать к любящему сердцу!» Запомнил? Тогда в путь, не мешкая. И не болтай, зачем едешь!

…И снова по Москве зазвонили все колокола, зазывая москвичей, на этот раз к Сретенским воротам, встречать матушку царя, инокиню Марфу. Четырнадцать лет прошло, как отослали ее из Москвы после слушания угличского дела у патриарха Иова — в глухом возке, простоволосую, в монашеском одеянии в сопровождении угрюмого пристава со стрельцами. Деревянная Москва пылала тогда, будто траурный костер на тризне, подожженная по приказу хитроумного Бориса, чтобы отвлечь людишек московских от бунта. А сейчас, солнечным июльским утром, Москва прозрачно сияет улыбками и яркими нарядными одеждами москвичей.

А вот и сам Димитрий, красно солнышко, в окружении телохранителей, бояр и дворян торжественно выехал навстречу матушке.