Присягнувшие Тьме - Жан-Кристоф Гранже

Здесь Мариотт зажег неоновые лампы и уверенно двинулся вперед. Справа по коридору я разглядел общие душевые, откуда сильно тянуло жавелевой водой. В глубине – застекленная дверь, видимо, выходящая на баскетбольную площадку.

Наконец он вошел в комнату слева по коридору и включил свет. Я различил два ряда кроватей – по пять в каждом ряду. Все они были под балдахинами. Это напомнило мне два ряда кабинок на избирательном участке.

– Просто великолепно, – восторженно сказал я.

– Вы не привередливы, – проворчал Мариотт. Отдернув полог, он показал мне кровать под желтым стеганым одеялом. На стене висело распятие. Ни о чем лучшем я и мечтать не мог: тихо, просто, укромно…

Священник энергично хлопнул в ладоши:

– Ну тогда располагайтесь. Стеклянная дверь в конце коридора всегда открыта. Очень удобно, если вам захочется выйти. Ну а я…

Он не договорил фразу, оценивая ситуацию, затем предложил:

– Может быть, вы поужинаете со мной?

– С удовольствием.

В коридоре я заметил фанерную кабинку, разделенную на две части.

– Это исповедальня?

– Как видите.

– А разве в церкви нет исповедальни?

– Это для случаев, не терпящих отлагательства.

– Каких, например?

– Ну, если кто-нибудь вдруг почувствует непреодолимое желание исповедаться, он проходит в заднюю дверь и звонит. Тогда я иду сюда, чтобы его выслушать, – сказал он и добавил обиженным тоном: – Как вы сказали, хороший священник всегда держит дверь открытой.

– Здешние люди такие верующие?

Он сделал неопределенный жест и быстрым шагом направился назад, в столовую:

– Так вы идете или нет?

В столовой Мариотт схватил со стола сковородку:

– Ну конечно – все остыло!

– У вас есть микроволновка?

Он буквально испепелил меня взглядом:

– Почему не пусковая установка для ракет? Подождите здесь. Я все разогрею на медленном огне и приду. Тарелку и приборы возьмите в буфете.

Накрывая на стол, я наслаждался умиротворяющей атмосферой этого дома. Запах вощеного дерева смешивался с ароматами еды. В углу комнаты булькал калорифер. На стенах ничего не было, кроме распятия и календаря с изображением Пресвятой Девы. Все было просто, естественно, но вместе с тем проникнуто заботливо созданным уютом.

– Ну-ка, отведайте вот это, – воскликнул Мариотт, снова ставя сковородку на стол. – Макароны с перепелкой и сморчками. Фирменное блюдо!

К нему снова вернулось хорошее настроение. Теперь я разглядел его лучше. У него были светлые дружелюбные глаза, окруженные сеткой морщинок, и розовая кожа. Редкие волосы белым облаком окружали макушку, и он их все время приглаживал.

– Весь секрет, – прошептал он, – заключается в кориандре. Несколько щепоток в самом конце и… готово! Разом проявляются все оттенки вкуса.

Он наполнял наши тарелки осторожно, словно вор, перебирающий похищенные драгоценности. Несколько минут мы молчали, наслаждаясь едой. Макароны были восхитительны. Вкус ржи, терпкость сморчков и свежая нотка пряностей создавали контрастные сочетания с приятной горчинкой.

Священник заговорил снова, теперь уже на общие темы. Его приход сокращается, город пустеет, зима очень ранняя. Он говорил с явным местным акцентом – раскатывая согласные. Особенно его занимал один вопрос:

– У вас шины зимние? Вы должны об этом подумать.

Я кивнул в ответ, продолжая жевать.

– Контактные! – он взмахнул вилкой. – Вам нужны контактные шины!

За сыром он завел разговор о другом занимающем его вопросе: о роли спорта в деле духовного спасения молодежи. Я воспользовался паузой между рокфором и брессанским сыром, чтобы упомянуть о теме моего «репортажа» – Сильви Симонис.

– Я плохо ее знал, – попытался уклониться Мариотт.

– Она не ходила на службы?

– Конечно ходила…

– Ревностная католичка?

– Даже слишком.

– Как это?

Мариотт вытер рот и отпил глоток красного вина. Он продолжал улыбаться, но теперь в нем чувствовалось напряжение.

– На грани фанатизма. Она верила в возврат к истокам.

– Служить мессу на латыни? Вы это имеете в виду?

– Послушать ее, так лучше было бы по-гречески!

– По-гречески?

– Представьте себе, старина! Она была увлечена ранним христианством, когда наша церковь еще делала первые шаги. Почитала никому не известных святых и мучеников. Я даже не знал их имен!

Я пожалел, что не был знаком с Сильви Симонис. Нам было бы о чем поговорить. Такая пылкая вера могла стать мотивом убийства: убийца – апостол Сатаны – выбрал истинную католичку.

– А что вы думаете о ее смерти?

– Не пытайтесь вовлечь меня в этот разговор, молодой человек. Не хочу я ворошить подобные воспоминания.

– Ее похоронили по церковному обряду?

– Естественно.

– И с вашего благословения?

– Почему бы нет?

– Но говорят, она покончила с собой…

Он натянуто усмехнулся:

– Я ничего не знаю об этой истории, но кое в чем совершенно уверен: это не самоубийство. – Он сделал большой глоток, приподняв локоть. – Только не это!

Я незаметно перевел разговор на другое:

– Вы уже служили здесь, когда была убита ее дочь, Манон Симонис?

Он вытаращил глаза, потом нахмурил брови. Вся эта мимика выражала приступ гнева:

– Сын мой, я предоставил вам кров, разделил с вами трапезу – так не пытайтесь что-то у меня выведать!

– Простите меня, я задумал сенсационный репортаж о Сартуи и об этих двух громких происшествиях. Я не могу не задавать вопросы. – Я подвинул стоявшее возле меня блюдо с фруктами. – Съешьте что-нибудь на десерт!

Он выбрал мандарин, помолчал немного и, наконец, проворчал:

– Вам ничего не удастся узнать об убийстве Манон. Эта история покрыта мраком.

– А что вы думаете о версии детоубийства?

– Полная чушь, как и все остальные. Может даже, самая дикая.

– Вы помните, как на это отреагировала Сильви? Вы оказали ей поддержку?

– Она предпочла укрыться в обители.

– В какой обители?

– Богоматери Благих дел.

Мне бы следовало догадаться самому. Обитель давала духовное убежище людям, переживающим траур. Выходит, Марилина ловко меня провела. На самом деле она прекрасно знала Сильви, раз та в 1988 году жила в монастыре.