Мозг. Тонкая настройка. Наша жизнь с точки зрения нейронауки - Питер Уайброу

Так, может быть, воровство Рассет, которое так огорчило мою внучку, объясняется извращенной комбинацией химии «рецепторов любви» и вознаграждения? Такое действительно возможно. Нам известно, что окситоцин играет важную роль в формировании привязанности между матерью-овцой и ягненком и что в этом процессе также участвует запах (о чем вам скажет любой фермер-овцевод). Очевидно, что именно по этой причине Джуно не желала принимать своего ягненка, которого Хелен ей вернула. После того как он сосал молоко у Рассет, он пах «неправильно». Запах играет важную роль не только для степных полевок и овец, но и для нас. Существует множество доказательств того, что возникновение привязанности у человека, в том числе между ребенком и отцом, тесно связано с запахом{170}. Кроме того, известно, что у разных людей существуют различные вариации гена вазопрессина, что помогает объяснить, почему одни из нас более постоянны в отношениях, чем другие. Также нет ничего удивительного в привязанности Врен к ягненку, которого она помогала растить: у детей уже в возрасте 18 месяцев проявляется забота об окружающих{171} и стремление утешить того, кто плачет или просто чем-то огорчен.

* * *

Такое сочетание биологических особенностей и способности к взаимной заботе – филетическая память, изначально возникшая в суровых условиях выживания и затем отточенная благодаря опыту получения вознаграждений и наказаний, – позволило людям создать наиболее сложный общественный порядок на этой планете. Эволюционно этому способствовало то, что ребенок неизбежно приковывает внимание окружающих, точно так же, как и резвящийся на лугу ягненок. Даже Чарльза Дарвина{172}, который был очень застенчивым и необщительным человеком, восхищали детские улыбки и лепет. В 1872 г. вышла его книга «Выражение эмоций у человека и животных», не столь известная, как «Происхождение видов», но не менее значительная для любого, кто интересуется социальной коммуникацией. Всем нам приходилось такое видеть: взрослый человек склоняется над детской кроваткой и начинает строить гримасы и сюсюкать. Хотя младенцы совершенно беспомощны на вид, на самом деле они обладают исключительной способностью влиять на поведение окружающих{173}.

Сара Хрди{174}, профессор антропологии Калифорнийского университета в Дэвисе, в своей книге «Матери и прочие: эволюционное происхождение взаимопонимания» (Mothers and Others: The Evolutionary Origins of Mutual Understanding) пишет о том, что именно эта способность младенцев заинтересовывать других людей, а не только своих матерей отличает нас от крупных человекообразных обезьян и является основой нашего уникального дара общения. Ссылаясь на исследования центральноафриканских племен, до сих пор живущих собирательством, она указывает, что до появления городов дети проводили больше половины времени с людьми, которые не были их биологическими родителями. Профессор Хрди уверена, что именно из-за того, что человеческий детеныш так долго остается уязвимым, у нас и выработалась уникальная способность к сотрудничеству. Наш социальный успех берет начало в стратегии «кооперативного воспитания», при которой ответственность за заботу о детях несут все члены племени, просто потому, что это необходимо.

В древности наши предки жили преимущественно изолированными группами, члены которых были связаны между собой той или иной степенью родства. В трудные времена выживание больше зависело от сотрудничества и здоровых отношений в группе, чем от чьих-то индивидуальных достижений в битвах или на охоте. Мирные взаимодействия с другими людьми служили общему благу, повышая шансы каждого члена группы на выживание и способствуя успешному воспитанию детей. Альтернативой такой взаимовыручке была голодная смерть. Таким образом, работающая мать – это вовсе не современное изобретение: известно, что при необходимости отцы могли становиться няньками на всех этапах развития человечества.

На ранних этапах этого развития основными проблемами были поиск места для жилья и недостаток пищи. Хрди предполагает, что в охотничье-собирательских обществах, как у нашего собственного вида, Homo sapiens, так и у существовавших ранее Homo erectus, агрессия во взаимоотношениях между группами была достаточно редким явлением. Отчасти это объяснялось тем, что до недавнего времени нас на Земле было довольно мало. Homo erectus пришли из Африки много сотен тысяч лет назад – известно, что этот вид просуществовал примерно 1,6 млн лет, прежде чем исчезнуть с лица Земли, – и тем не менее археологических свидетельств их существования крайне мало. Поэтому, считает профессор Хрди, малочисленным племенам не нужно было враждовать друг с другом, если вместо этого можно было просто откочевать на несколько километров и спокойно охотиться там.

Это предположение поддерживается обширными исследованиями Полли Висснер, известного культурного антрополога, которая работала в различных племенах бушменов пустыни Калахари{175} на протяжении более 30 лет. Бушмены, которых также иногда называют сан, – это аборигенное население Южной Африки; они жили в одном и том же полупустынном регионе в течение примерно 80 000 лет. Профессор Висснер сообщает, что культурной нормой, способствующей поддержанию широкой сети родственных отношений между бушменами, является практика дарения, рассказывания историй и посещений. Эта социальная технология по своим функциям сходна с экономикой даров, которую сформировали богатые династии бронзового века, о чем я рассказывал ранее. Борьба между родственниками ради обеспечения выживания встречается гораздо реже, чем борьба за сексуальных партнеров, однако во многих группах система социальных договоренностей о браках практически свела на нет даже это поведение, так как члены группы понимают, что соперничество отнимает у людей энергию, а ее разумнее потратить на охоту и собирательство, обеспечивающие существование группы в целом.