Мадам - Антоний Либера

— Не могу понять, о чем ты? Имя как имя, что тебе показалось в нем странного? — он явно смеялся надо мной, припрятав что-то за пазухой.

— Нет, ничего, — я закрыл «Воспоминания» Иоанны Шопенгауэр и положил книгу на полку, рядом с альбомом. — Только я впервые слышу, — в этот момент я старался не смотреть в глаза собеседнику, — чтобы ее так называли.

— Да, это ее второе имя. Разве оно хуже первого? Если бы ты знал, почему ей дали второе имя, ты бы наверняка согласился, что оно намного важнее первого, — он взял гданьскую книжку и поставил ее на полку.

— «По какой причине» ей дали это имя или «в честь кого»?

— «По причине» и «по случаю».

— Так как же это случилось и когда? — как бы в шутку спросил я. — Меня любопытство заело. В тридцать пятом году?

— Кто тебе сказал, что в этом году?

— Она тогда родилась.

— Это не значит, что ее сразу же крестили.

— А когда это произошло?

— Только двумя годами позже, осенью тридцать седьмого.

— Почему так поздно?

— Ха, непростой вопрос, — он снова лукаво улыбнулся.

— Вы разожгли во мне любопытство.

— Они хотели крестить ее в Польше. Поэтому медлили с этим до возвращения домой. А позже я, честно говоря, даже не знаю, чего они дожидались.

— Так что же случилось осенью тридцать седьмого года, когда они, наконец, решились на этот шаг?

— Кое-что случилось!.. — Он помрачнел и замолчал на несколько долгих мгновений. — Он принял решение, — продолжал он вполголоса, — которое связано было с риском для жизни. Поэтому хотел уладить все семейные дела.

— Опять какое-нибудь восхождение?… Гиндукуш? Гималаи?

— Нет, нет, — возразил он с печалью в голосе. — Хуже, намного хуже.

— Хуже? — не выдержал я. — Так расскажите, пожалуйста, пан Константы!

— Я как раз думал, стоит ли тебе об этом рассказывать, — он блуждал взглядом где-то в пространстве. — Что-то я чересчур разболтался, — он неодобрительно покачал головой. — Эти дела не для тебя.

Я был потрясен и сбит с толку. После таких рассказов, после таких откровений вдруг ни с того ни с сего столь разительная перемена! Я лихорадочно искал способ изменить ситуацию в свою пользу, отлично понимая, что если этого не сделаю, то, возможно, навсегда упущу шанс узнать правду. Необходимо заставить его рассказать то, что и так вертелось у него на языке, иначе все мои труды пойдут прахом.

Я на мгновение закрыл глаза и сыграл va banque.

— Это не fair, — сказал я. — Вы сами, пан Константы, начинаете, а потом обрываете на полуслове… Чем я заслужил, чтобы ко мне относились как к ребенку?

— Ты прав. — (Я вздохнул с облегчением.) — Так действительно нельзя. — Пальцами правой руки он сжал лоб, потом провел ими по выбритым щекам и, передернувшись от внутреннего напряжения, решился: — Хорошо, я расскажу тебе. Только ты должен обещать, что ни с кем, ни при каких обстоятельствах! не будешь об этом говорить. Обещаешь?

— Разумеется.

— Помни, ты дал мне слово! — он поднял руку с вытянутым вверх пальцем. — Той осенью неожиданно для всех он принял решение поехать в Испанию, где уже полтора года шла гражданская война. Поэтому ребенку дали второе имя, Виктория.

После таинственного пролога, который предшествовал его ответу, я ожидал чего-то совсем необычного, однако и то, что я услышал, оказалось сюрпризом.

— Насколько я понимаю, не в туристическую поездку…

— Правильно понимаешь, — подтвердил он с легкой иронией.

— Он был коммунистом?

— Ты когда-нибудь видел коммунистов, которые крестили своих детей?

— Ну, собственно…

— Собственно, собственно! — в шутку передразнил он меня. — Я так и знал, что ты начнешь меня расспрашивать, поэтому и прекратил этот разговор. Ведь это целая история, в детали которой я предпочел бы не вдаваться. Но слово не воробей. — (Я вновь вздохнул с облегчением.) — Отступать поздно, — он опять блуждал взглядом в пространстве, собираясь с мыслями.

— Извините, прежде чем вы продолжите… — я стремился понадежнее закрепиться на отвоеванном плацдарме, — позвольте мне снять это, — я расстегнул несколько пуговиц на куртке.

— Снять… снять… — рассеянно повторил он.

— Мне что-то жарко.

Он, однако, не отвечал, его, очевидно, что-то мучило. По направлению его взгляда на решетке стоял телефон с подложенным под него войлоком.

— Знаешь что? — очнулся он наконец от задумчивости.

— Да-а-а? — отозвался я вполголоса, повысив степень боевой готовности.

— Ты не будешь возражать, если мы прогуляемся? Я сегодня еще не выходил из дома. Охотно подышал бы свежим воздухом.

«Что он, черт побери, замышляет! — меня охватила тревога. — Нужно быть поосторожнее, а то он улизнет от меня!»

— На улице холодно и неуютно, — попытался я блокировать его намерения. — Типично октябрьская погода. Мерзость, да и только.

— Тебе все равно домой возвращаться. Может, лучше в компании?

— Конечно, — охотно согласился я. — Я только сомневаюсь, что такая мерзкая погода будет способствовать беседе. Боюсь, что нет…

— Во всяком случае, не помешает. А стены… сам знаешь…

— Что — стены? Не понимаю.

— И стены имеют уши! — с подчеркнутой многозначительностью произнес он, давая понять, что говорит очевидные вещи, и направился в прихожую.

Я, нервничая все сильнее, поспешил за ним.

— Погаси свет у меня в комнате, — попросил он, надевая плащ.

Я послушно вернулся в его кабинет и нажал выключатель на деревянной подставке лампы. Глаз успел удержать картинку первой страницы бумаги, заправленной в валик машинки. Вверху, в левом углу были напечатаны имя, фамилия и адрес пана Константы, немного ниже, справа, стояла надпись «Министр Внутренних дел», а еще ниже, посредине строки, виднелись заглавные буквы: «ИСКОВОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ».

— Вот твои перчатки! — донесся до меня из прихожей голос пана Константы.

— Где же они были? — отозвался я, покидая кабинет.

— На вешалке, за моим беретом, — он уже успел одеться и ждал меня.

— Ну что, идем?

— Идем.

Дверь закрылась, щелкнул замок.

Хотя у меня не было причин опасаться, что однажды открывшийся сезам вдруг опять закроется (данное мною слово и предпринятые вслед за этим таинственные меры предосторожности обеспечивали, казалось, надежную гарантию), осмотрительность не позволяла мне почивать на лаврах, побуждая к готовности на борьбу и к мобилизации полученных знаний, которые могли бы послужить мне опорой или волшебным заклинанием.