Герой иного времени - Анатолий Брусникин

Замысел был хороший. Без женщин на быстрых конях они, конечно, уйдут.

Только плохо они знали нану. Сам Рауф-бек, будь он здесь, не придумал бы умнее.

Еще не стемнело, когда от скалы, под которой сидели беглецы, полетели крошки. Урусим сжалась, открыла рот, обхватила голову руками. Зара поняла: по ним стреляют. Но откуда? Не с неба же?

Оказалось, джангызцы зря времени не теряли. Они вскарабкались на крутой утес, торчавший примерно в двухстах шагах от перевала. Оттуда площадку, наверное, было видно, как на ладони. Если б стрелки захотели, уложили бы всех первым же залпом — это они нарочно взяли прицел выше.

На утесе поднялась знакомая фигура, махнула рукой, в которой белел платок. Это была нана. Она что-то крикнула, но издали Заре, конечно, было не разобрать.

— Что? Что? — дернула она Галбацы за рукав.

— Говорит: отдайте девочку, не то всех перебьем.

Он тоже встал, приложил руку ко рту. Зара была с другой стороны и прочла по медленно движущимся губам:

— Только суньтесь! Прикончим девчонку!

Рывком поставил Зару на ноги, приставил ей к горлу кинжал.

— Не бойся, — сказал. — Это я для виду.

— Я и не боюсь. Но теперь мы не можем уйти. Ночи лунные. С такого расстояния они в два счета прикончат вас с Аксыром. И афыцыра. Скажи всем, чтоб прижались ко мне ближе.

Он поговорил немного с Аксыром. Снова стал кричать, но теперь приложил ко рту левую руку (в правой был кинжал), и Зара ничего не разобрала. Нана ему отвечала. Переговоры продолжались долго. Пока Галбацы не смотрит, Зара сунула руку ему за пазуху — гладила ангела, а один раз погладила твердую грудь своего будущего мужа.

Наконец (солнце уже садилось) на чем-то условились.

— Придется тебя им отдать. Сама видишь — другого выхода нет, — сказал Галбацы. — Уговор такой: все кроме нас с тобой уходят. Мы должны развести костер и сидеть все время на виду. С первым лучом солнца я стану пятиться вон к тем камням, держа тебя на прицеле. Там сяду на коня. Они обещают, что не станут преследовать. Наверно, обманут, но это все равно. Вряд ли кто меня догонит. А кто догонит — пожалеет.

Зара что было сил сдвинула брови — не хватало еще расплакаться, будто какая-нибудь урусим.

— Я свое обещание помню, — продолжил Галбацы. — Подрастешь — приеду за тобой.

— Отец не отдаст меня абреку.

Он пожал плечами:

— Выкраду. Ты ведь не будешь сопротивляться? Закон тебе известен: если девушку не смогли вернуть в течение дня и ночи, она становится законной женой похитителя.

— Нам нельзя расставаться. — Зара взяла его за руку, жесткую и горячую. — Я придумала лучше. Мы их обманем. Ты завернешь меня в бурку у них на глазах. А потом, когда луна зайдет за тучу, я потихоньку выскользну. Знаешь, какая я ловкая? Никто не заметит. Пусть Аксыр оставит внизу не одну лошадь, а две.

— Ты такая же умная, как твоя нана. — Он восхищенно покачал головой. — Так и сделаем.

Костер получился неважный — на перевале росли лишь чахлые кусты, но тепла от него хватало, а света было даже многовато. Укутанная буркой, Зара смотрела на своего жениха. Он сидел к ней вплотную, держа у ее горла кинжал — чтоб джангызцам не вздумалось подкрасться в темноте. Другой рукой время от времени он поглаживал Зару. Условились, что она уйдет за час до рассвета, когда скроется луна.

Если б только не тепло, исходившее от его руки! Если б не мечты о том, как они будут жить втроем на краю света!

Между мечтой и сном граница такая хрупкая, ее почти и нет.

Сначала Зара думала, какой у них будет дом. Потом увидела его, как наяву: белый-белый, и все стены разрисованы чудесными узорами. Но это она уже спала.

А когда проснулась, Галбацы не было. Он ушел, а Зара не могла этого услышать — даже если джангызцы по нему стреляли.

Прозрачный воздух дрожал радужными искорками — из-за гор поднималось солнце.

Зара скинула бурку, поднялась. К перевалу снизу бежали джигиты, впереди всех — нана.

И Зара не могла удержаться — горько заплакала. Опять она была одна на всем свете.

Что-то коснулось ее щиколотки.

Посмотрела вниз — ангел.

Выгибая изящную спинку, он терся о чувяк и зевал.

Галбацы оставил Заре того, кто грел его сердце! Значит, он обязательно вернется — за невестой и за своим ангелом!

Прекрасное создание вновь открыло ротик, и вдруг раздался небесный звук: «Яяау!»

А потом на Зару обрушилось много-много звуков.

Посвистывал ветер, шипели догорающие угольки костра, звонкий голос кричал: «Зара, доченька, ты жива!»

Пропел ангел — и мир избавился от немоты.

Там поразить врага не преступленье;

Верна там дружба, но вернее мщенье;

Там за добро — добро, и кровь — за кровь,

И ненависть безмерна, как любовь.

Лермонтов, «Измаил-бей»

Обманывать себя она перестала, когда перед подъемом обхватила его сзади за плечи и прижалась грудью к его спине. То, что не желал принимать рассудок и что отвергала воля, ворвалось в плоть и кровь — через нахлынувший жар, через сумасшедшее сердцебиение, через сладостное оцепенение. И во время восхождения, и во время спуска Даша была в полубеспамятстве. Но не от страха — от наслаждения. Ей хотелось, чтобы так было всегда: она крепко его обнимает, они единое целое. Если сорвутся, то вместе, а вместе с ним — хоть в пропасть. Это было самое восхитительное ощущение всей ее жизни. Это было самое ужасное, что только могло с нею случиться.

Она безрассудно, неостановимо полюбила единственного человека на свете, которого любить ей было никак нельзя. Полюбила не так, как описывают в стихах или романах — всем сердцем, а вообще всем, что в ней было, — и любила всё, что было в нем. Вдруг открылась неоспоримая истина: ее кожа создана для того, чтобы его осязать; обоняние — чтобы жадно вдыхать его запах; глаза — чтоб на него смотреть; слух — чтобы внимать его дыханию; язык — … Во время спуска она тайком лизнула его покрытую испариной шею — и солоноватый вкус показался ей волшебным.

Когда всё закончилось, ее пальцы не желали расцепляться. Олег Львович подумал, что это от нервов, и очень бережно разъединил их, один за другим. Пальцам сразу сделалось холодно. Потом Мангаров целовал их, согревал дыханием, но это не помогло.

Весь долгий и опасный путь в Серноводск она была словно не в себе. Вздрагивала, когда звучали выстрелы, пила и ела — но совершенно механически. В Даше что-то происходило, что-то менялось, и она вся была поглощена этим пугающим процессом.

Хорошо, что мужчины обращались с ней, как с больной. Были заботливы, но не донимали разговорами: молчит — и пускай. Когда оказались в безопасности и стало возможно ехать медленней, Григорий Федорович настоял, чтобы она села перед ним — якобы так ей будет покойней. Она не спорила. Но все время, пока Мангаров нежно обнимал ее за плечи и нашептывал ласковые слова, она его ненавидела. За то, что он — не Олег Львович: и держит ее неправильно, и голос не такой, и запах.