Шанхайский цирк Квина - Эдвард Уитмор

Гирлянду миниатюрных красных фонариков на проволоке придумал мой отец. Он изобрел их после долгих наблюдений над детскими аудиториями.

Цирковую арену постепенно затемняют, чтобы подготовить ее к следующему номеру, и, когда множество детей оказывается в полной темноте, у них, похоже, возникает непреодолимое желание действовать. Они визжат, они срывают с себя одежду, они пихаются и толкаются, они пытаются помочиться на лицо соседа.

Мой отец придумал маленькие красные фонарики, чтобы дети могли забавляться, пока зал не освещен. Потом он заметил, что и родители с удовольствием раскачивают гирлянду. С тех пор он никогда не проводил представления, не раздав всем предварительно красных фонариков.

Какой бы богатой и искушенной ни была шанхайская публика, когда свет на арене погас, она стала вести себя так же, как и любая другая. Пока шел номер, они грызли и чистили своих креветок, хихикали, толкались и веселились. Но в момент, когда номер заканчивался, они отчаянно размахивали красными фонариками.

Может быть, так в этом огромном и мрачном складском здании проявлялось чувство общности?

Видите ли, старый Шанхай всегда был пропитан страхом, каким-то непонятным страхом. Город, клочок земли под международным контролем, навис над морем. За ним простирался весь Китай и, более того, вся Азия. Десятки тысяч миль бесконечных гор и пустынь. Десятки миллионов безымянных людей, бормочущих какую-то невнятицу на неизвестных языках. Перенаселенные речные долины и непригодные для жизни горные хребты. Караванные пути, что, змеясь, уводят в древность.

Кто были эти наводящие ужас люди? Что за тайные фантазии достались им в наследство от племен, тысячелетиями скитавшихся по едва различимым тропам и говоривших на забытых языках?

Во все времена путешественники исследовали эти древние пути. Образованные арабы, кроткие несторианцы, греки — искатели приключений. Некоторые из них даже добрались до Тихого океана и выжили, чтобы рассказать о своих странствиях тем, кто хотел их слушать. Но их истории содержали только намеки на здешние тайны, драконьи кости потерянных и грядущих миров, иллюзии мистиков и безумцев.

Шанхай был воротами в эти глухие, загадочные земли. Вообще-то в нем обреталось всего несколько человек, которым было суждено прожить в нем всего несколько дней или недель. Для них это хрупкое существование на границе с Китаем стало символом хрупкого существования человека на грани безумия. Вот что я имел в виду, когда сказал, что Шанхай тогда был не только состоянием сознания, но и частью сознания. В тесном перенаселенном анклаве эти люди, разумеется, стремились испробовать всевозможные пороки, возможно, лишь потому, что их слишком пугала окружающая его бескрайняя пустыня.

И вот эти существа размахивали красными фонариками на складе, превращенном в адский цирк сознанием моего отца. Арена была крохотная, склад огромный, а стены терялись во мраке. Им ничего не оставалось, как жаться друг к другу под беспощадным взглядом конферансье, выкликающего трюки прошлого и настоящего, перед магом и повелителем цирка.

Так вот, Шанхайский цирк, цирк сознания. Моя мать все еще смотрит вниз с проволоки в ста футах над землей. Мой отец стоит посреди арены с рупором и хлыстом, ждет, и наконец зрители начинают понимать истину. Один за другим искалечены и убиты искусные циркачи, его старые друзья. И вот один за другим зрители перестают грызть жирные креветки. Вместо этого они начинают ерзать и хныкать, раскачивая красными фонариками.

Мой отец взмахивает рупором. Хватит номеров с участием человека, обычное представление закончилось. Настало время зверей. В приступе ярости он выкрикивает названия животных, которых увидит публика.

Афганский ибис.

Единорог, кентавр и сфинкс.

Кохинхинская русалка, горбатая зебра, двуногий баран.

Беременный тапир, сунданский соболь[38]и пурпурный парус.

Безволосый каменный козел и мохнатый дельфин.

И еще дюжину — всех монстров, которых только может породить его измученное сознание. Клетки открываются в лучах прожектора. Здание склада целиком потонуло во тьме, виден только круг маленьких красных фонариков.

Зверей не кормили несколько недель, и укротитель не отдает им приказов. Его хлыст обвивается вокруг их лап, он, не шевелясь, смотрит на зверей. Звери крадутся по земле, глядя на маленькие красные огоньки, горящие, как глаза в ночи, в темных джунглях.

Амурский тиф прыгает первым. Его хвост со свистом рассекает воздух, он нагибает голову.

Прыжок в тридцать футов, небольшой для тигра его размеров, относит его на трибуны. Зверь прогрызает себе путь сквозь толпу и снова прыгает, хватая без разбору, рыча, из пасти его свисает голова.

Рев тигра служит сигналом всем остальным зверям. Совершает бросок пантера, за ней леопард, бизон, стая бабуинов, носороги, лошади и обезьяны, неповоротливые слоны. Они ползут и с грохотом прокладывают себе путь по трибунам, терзают царапают, зыркают глазами из джунглей. Пожилая женщина зажата между слонихой и приближающимся слоном. Ее дочерей, плод ее давнего противоестественного союза с братом-близнецом, застигает в разных положениях орда бабуинов. Вот мужчина падает под ударами носорожьего рога, вот другого топчет бизон. Лошадь прогрызает путь через ногу, покрытую вздувшимися венами и опухшую от внутренних абсцессов.

Леопард бросается от одной груды умирающих и человеческих останков к другой, обезьяны роются в мусоре, хватая туфли, очки и искусственные конечности, но предпочитают зубы в золотых коронках. Блестящий металл привлекает их, и как только крупный зверь хватает жертву и начинает водить носом, отыскивая не пораженную циррозом печень, бабуины выдергивают красивенькие зубки, пока голова жертвы не оказалась в пасти хищника.

Бабуины бросают двух истекающих кровью дочерей и идут искать раковые опухоли. Они обнаружили, что фиброма, которую они нашли у одной из девушек, гораздо вкуснее здоровых тканей — чересчур жирных и пересоленных у богатых. В рекордно короткий срок бабуины тоже становятся гурманами.

Последним крадется шакал, осторожный зверь. Он обходит тело много раз, прежде чем решится приблизиться, потому что ему нужен человек все еще живой, но уже не способный шевелиться. Когда он находит такого, он присаживается на липкие задние лапы над его лицом и совершает половой акт со ртом жертвы. Потом он начисто вылизывает рот и идет дальше — на плечах у него вечерний плащ, а на зубах свисают, покачиваясь, серьги.

Оркестр играет, глухо звучат тубы, доносится барабанная дробь. Гудит большой барабан, рожки издают беспорядочные ноты, а хозяин цирка одиноко стоит в луче прожектора. Чуть позади арены жонглер бросает в небо факелы, вверх, к трапеции под куполом, на которой моя мать смотрит, как один за другим исчезают маленькие красные огоньки.

Теперь все звери нашли себе жертву по душе. Обезьяны прячут горсти золотых зубов. Бабуины оделись в дорогую спортивную одежду и едят только пораженные раком ткани. Носороги барахтаются в женском нижнем белье, слоны растаптывают в пыль стекла очков. Лошади гарцуют, осматриваясь, леопард вылизывает задницу, пантера разгрызает коленные чашечки и другие толстые кости, амурский тигр изучает пятна, оставшиеся на сиденьях. Собаки, украсившись лентами и эполетами, пляшут на задних лапах, а шакал тем временем продолжает свой одинокий окольный путь по краю арены.