Подменыш - Джой Уильямс

– Отделить себя от животных, – сказала она, – вот в чем был грех.

– О, Перл, – сказал он. – Расслабься и наслаждайся едой.

– Я никогда не знала… – начала она и замолчала, затем осушила бокал и затараторила: – Я рада, что родила ребенка, но ведь это ничего не говорит о моих способностях, правильно? Это не как со способностью сделать хотя бы омлет. Хотела бы я уметь делать омлет хотя бы. Пышный, но жидкий внутри, и чтобы не разваливался. Потому что так не годится, даже если он вкусный. Если он вкусный, но с виду никакой, это облом. То есть каждый может правильно есть яйца, я не об этом…

Томас приложил пальцы к ее губам. Пальцы были теплыми. Убойное ощущение. Ей захотелось закрыть глаза.

– Ччччч, – сказал он.

Она отпрянула.

– Ой, я напилась, да? – сказала она. – Это такая хорошая идея – выпить немножко после полудня, до того, как станешь бухать ближе к ночи, но сейчас, боюсь, я напилась… Такая уж моя судьба – быть пьяной.

– Судьба, Перл, – он покачал головой.

– Требования жизни имеют последствия, – сказала Перл осторожно, – и это называется судьбой.

– Судьба бестактна.

Томас макнул кусочек хлеба в суп. И стал есть. Перл смотрела на него.

– Даже во сне я пьяная, – сказала она.

– Блаженный Августин благодарил Бога за то, что не отвечал за свои сны.

– Я ни за что не отвечаю, насколько я понимаю, – сказала Перл.

Она смотрела, как он ест, как мягкая морская плоть исчезает у него во рту.

– Все вокруг – секс, – вздохнула Перл. – Мечтать о ком-то или хотеть попасть куда-то. Еда – это секс, и музыка – это секс… А детство – к чему оно готовит… То есть этих бедных детей…

– Знаешь, что делал Иисус, когда был мальчиком? Знаешь, что он делал с детьми, которые не хотели играть с ним?

Перл задела локтем суп.

– Он превращал их в детенышей.

– О, – воскликнула Перл, – в детенышей! Просто умора. Детей – в детенышей! Это не из Библии.

– Ты знаешь, что родители велели своим детям сторониться маленького Иисуса, потому что он был кудесником? Он играл у реки, и лепил из грязи животных, и мог заставить их уйти прочь и вернуться по команде. А однажды он вылепил из глины двенадцать воробьев и сделал так, что они улетели.

– Ну, это правильно, как мне кажется. Мне кажется, если он был ребенком, он должен был делать подобные вещи.

– Не раз он делал так, что дети, которые с ним ссорились, умирали. Иосиф сказал Марии: «Нам надо не выпускать его из дома, ибо всех, кто ему не угодит, убивают». Один раз он убил учителя, который отстегал его.

– О, – воскликнула Перл, – это наверняка был другой ребенок, который делал все эти вещи, тебе не кажется?

– Почему ты так говоришь?

– Иисус вроде как был милостив, разве нет? И добр? «Радостный мальчик полей»[39]. То есть он словно такой байстрючок.

Она рассмеялась. Смех прозвучал, как цепь, упавшая на пол.

– Ты не ешь, – сказал Томас.

– Можно мне что-нибудь сладкое? Боюсь, это мне не особо по вкусу.

Томас позвал официанта. Они заказали торт. Официант принес торт в лужице крема. Перл тронула крем пальцем и облизнула.

– Мне все равно не верится, что Иисус был ребенком, – сказала она. – То есть в таком смысле.

– Это правда, – кивнул Томас. – Жизнь фигур, менявших историю, основывалась на особом знании, на духовной силе, не имевшей ничего общего с их человеческим обликом.

– Я не… Об этом я не знаю. Я не…

Он снисходительно улыбнулся ей. Его глаза словно сидели на белых спицах. Бледные канавки на загорелой коже.

– Не понимаю, – сказала Перл, – зачем ты хочешь говорить со мной.

– Это правда, что женская личность мало меня интересует. Большинство женщин применяют на жизненном пути комбинацию энтузиазма и невежества.

Перл налила себе бокал вина.

– Дети рассказали мне о твоей комнате, – сказала она. – Они сказали, у тебя там на стене висит бандаж с крысой.

– Этот объект участвовал в очень успешном шоу в Музее современного искусства в Нью-Йорке, – сказал Томас в некотором замешательстве.

Перл подцепила пальцем еще крема.

– Вообще-то женская личность весьма меня интересует, – сказал Томас.

– Слишком поздно интересоваться моей личностью, – сказала она. – Личность бедной Перл вот-вот растает.

Она ловила кайф. Она все слышала, но почти не слушала. Ее разум был гладким и пушистым. Дети были в порядке. Животное на месте.

– А ты мне раньше не нравился, – сказала она весело. – Теперь мне почти все равно.

– Ты живешь, как во сне, – сказал он.

– Один раз я свалилась с лестницы, когда шла к обеду, – сказала Перл. – Правда. Сколько там ступенек, тридцать семь или… и я ничего не сломала.

– Если бы ты потерялась в метель, тебя бы, наверно, приютили волки.

Это продлилось недолго – цветение, кайф, полет. Она улыбнулась.

– Это великий дар – уметь выживать, – сказал Томас. – Я пытаюсь внушить детям, какой это важный дар. Мне бы хотелось думать, что если со мной что-то случится, дети справятся своими силами, и им не понадобится ложная опека…

– Забавная фраза, да – «если что случится»? Люди все время так говорят, правда же? Самые разные люди, словно это значит столько разного, а на деле только одно.

Перл взяла вилку-нож, лежавшую рядом с ее тарелкой, и воткнула в торт. Подняла кусочек торта к губам и аккуратно отправила в рот. Ощущение торта во рту поразило ее. Она развязно провела вилкой-ножом по губам. Кто только придумал весь этот этикет? Перл продолжила ковырять торт пальцами.

– Ты не плохой человек, – сказала Перл, словно сама себе, – ты любишь всех этих детей уже столько лет.

– Ну, если совсем честно, я не уверен, что это любовь. Это, несомненно, интерес. Дети всегда меня очаровывали. Энергия, формирующая их и движущая ими, не такая, как у нас.

В уме Перл зашевелились дети. Они поднимали головы.

– Но потом они растут, – говорил Томас. – Становятся узниками своих тел. Обретают свои лица. Это достойно сожаления.

– Что ж, – сказала Перл, – дети растут. Это то, чем они заняты. Это практически их единственное занятие.

– Да, да, – подхватил он.

Его лицо как будто растянулось вширь перед ней. На запястье ей брызнуло вино.

– Только в детстве жизнь дает тебе время лицезреть свою душу, которая бережет тебя, и ты видишь ее живой, в чистом виде, – сказал Томас. – Но, как ты сказала, дети растут. Они меняются. Эта метаморфоза неизбежна. Дети меняют свои знания на удобства взрослых, и все теряется в процессе. Все. Сама жизнь.