Перевозчик - Анатолий Батов

О таком запрете родители старались не рассказывать детям до совершеннолетия, до семнадцати-двадцати лет, чтобы не травмировать их не сформировавшиеся окончательно души. К тому же до такого возраста его знать и не надо было: очень редко происходили долгие общения детей этих разных слоев общества.

На следующий же день после звонка Даши матери на такси-самолете за ней прилетел отец.

Поздновато спохватились родители, чуть-чуть упустили момент. Обычно вовремя узнавшие об этом взрослеющие дети свыкаются, и это для них становится лишь неприятной жизненной реальностью.

Но невозможно описать переживания Даши: такое близкое счастье оказалось призрачным миражом. Очень редким была она человеком, душа ее, чистая, как голубое безоблачное небо, мгновенно обложена была свинцовыми тучами. Легкоранимая однолюбка, раз отдав сердце любимому, все свои чувства и помыслы связывала с Антоном. Она уже не могла представить свою жизнь иначе. До конца выслушав отца и полностью осознав смысл сказанного, Даша побледнела, ноги ее подкосились, и, схватившись за край стола, она бессильно опустилась на стул. Это чудовищное сообщение разрушало веру в счастье, справедливость и саму жизнь. Потрясение оказалось очень сильным, она замкнулась и замолчала. Непонятен был ее недобрый и тяжелый взгляд. Взгляд человека, уже замыслившего, но еще не решившегося окончательно на поступок отчаянный и даже, может быть, страшный.

Отец, прилетевший в деревню рассказать о законе и тут же забрать ее с собой, озадачен был такой реакцией и не знал, как теперь поступить. Он видел, что с дочерью творится что-то неладное, и, стараясь смягчить удар, говорил разные успокоительные слова.

– Доченька, так нельзя, посмотри вокруг, никто не придает этому никакого значения, люди спокойно и свободно живут с этим.

Но Даша, с пугающим неподвижным взглядом, молчала и еще больше уходила в себя. Отец, уже готовый идти на попятную, продолжал:

– Ты тоже не придавай этому большого значения. Никто не запрещает тебе встречаться с твоим Антоном, можешь приезжать к нему и к нам приглашать его, запрещено только создавать семью и иметь детей.

Но по-прежнему не было никакой реакции, и он, уже сдаваясь, подумал, что действительно необходимо было сообщить дочери о запрете и, будучи поставлена в известность, хоть и немного поздно, она, как благоразумный человек, справится, постепенно привыкнет и, естественно, смирится. И он сказал:

– Хорошо, Дашенька, я улетаю один, а ты оставайся до конца учебного года, поговоришь с Антоном, объяснишь ему все, и я уверен, что вы примете правильное решение.

Все то время, пока отец говорил, она молчала и напряженно думала, а теперь, словно приняв окончательное решение, встала и молча начала собирать в баул свои вещи. Наконец решительно сказала:

– Папа, я лечу с тобой. Отнеси в машину вещи, я сейчас напишу записку и выйду.

Даша решила, что не стоит объяснять Антону все подробно, пусть остается в неведении и считает ее во всем виноватой, а то еще задумает мстить и наживет себе неприятности. Она написала не очень вразумительную записку: «Антон, ты был прав, нам невозможно жить вместе – узнают люди, знакомые, и нам будет плохо. Я уезжаю, прости и прощай».

Антона в этот день в деревне не было. Они с Николаем по поручению старосты охотились на медведя-шатуна, уже с месяц безобразничавшего в округе и задравшего в крайних к лесу дворах телку и двух баранов.

Ближе к вечеру после удачной охоты вернулись Антон с Николаем. Они отвезли на санках тушу медведя к разделочному цеху и зашли в контору. Там староста сообщил, что прилетал отец учительницы и вроде бы увез ее с собой.

На Антона это неожиданное сообщение произвело странное действие: он был ошарашен и тут же побежал в школу. Через некоторое время пришедший за ним Николай застал его сидящим за столом и уже в который раз перечитывающим записку.

– Ничего не понимаю, – сказал расстроенный Антон и пододвинул ему листок, – как она могла так поступить со мной?!

– Похоже, не только с тобой, но и с собой, наверное, это отец настоял на отъезде. Видать, не нужны ему такие родственнички, – прочитав записку, высказал соображение Николай. – Она-то по-настоящему тебя любила, это любому было заметно.

6

Среди интеллигенции Ялмеза, несмотря на гегемонию бездуховной религии и культуры нелюдей, существовали и другие культурологические и идеологические течения. Еще никому и никогда не удавалось запретить мыслить по приказу. Подавить мысль невозможно. Даже приговоренный к смерти, уже взойдя на эшафот, и тот мыслит. А в данном случае нелюди и не стремились это запретить. Имея стопроцентную гарантию против действий, глупо было бы запрещать мыслить, ведь, как упоминалось выше, мысль и спор – двигатели науки, то есть препятствие застою. К тому же это облегчало работу соглядатаям – все у них было на виду.

В городе Нашем тоже была группа интеллигентов, недовольных порядками, существующими на планете. Эти идейные наследники патриотов докатастрофной поры понимали, что жизнь ненормальна, не скрывали своего недовольства, не лебезили перед правителями, как наследники других слоев интеллигенции: мамлюков, аксебашей и барабанщиков. Но они мало что делали, да и далеко не все, для освобождения от гнета нелюдей. Привыкли? Боялись? Можно и так сказать, а скорее просто понимали реалии, было ясно, что в данных условиях это бесполезно, не приведет к нужному результату и обязательно закончится печально, что уже не раз показывала жизнь. Трудно описать состояние их души при таком положении. Представьте себе деятельного мыслящего человека, понимающего, что он лишен всякой причастности к развитию жизни.

Единственная доступная форма для патриотов как-то удовлетворить потребность действия и потешить тщеславие и честолюбие выражалась в спорах, упреках и обвинениях мамлюков и аксебашей к причастности теперешней жизни. Вот тут они хоть как-то отводили душу: это заменило им живое участие в жизни, омертвленное несвободой действий.

Мамлюки и аксебаши всегда хвалили правителей, говоря, что при них наступила полная свобода желаний и их исполнения, началась долгая прекрасная жизнь, они в два-три раза ее продлили; и чем вы недовольны? – живите, наслаждайтесь. Патриоты же отвечали, что желания бывают разные и что только такие, как вы, могут радоваться долгому существованию живым трупом.

Все эти дискуссии происходили в научном центре, который из-за малого населения был в каждом городе всего один. Он состоял из двух внешне таких же трехэтажных стандартных, как жилые дома, зданий, отличавшихся лишь тем, что там был всего один подъезд и на всех трех этажах коридорная система с кабинетами. В одном располагался учебный корпус, иначе университет с различными факультетами, а во втором ученые проводили научные изыскания. Была там и компьютерная библиотека, в которой иногда проводились лекции, собрания и устраивались выставки художников, а рядом с ней находилась большая комната отдыха, или, как ее многие называли, курилка. Вот в ней и происходили все диспуты, если можно так назвать, эти переругивания.