Крапленая обойма - Сергей Зверев

– А связь? Связан он мог быть? – Хан несколько приободрился.

– Теоретически да. Теоретически кто угодно может быть связан. Но я этому мало верю. И хочу поправиться.

– Поправиться в чем?

– Стрелок – очень осторожный человек. Он сделал все, чтобы о нем никто не узнал. Он убрал тех людей, которые могли о нем что-то сказать. Я не думаю, что он позволил бы знающему о нем человеку появиться в твоем заведении.

– Значит, ты считаешь, что тот человек в игорном зале вряд ли может быть связан с тем, кто убил троих бывших спецназовцев?

– Теоретически – может, – повторил Виртуоз. – Практически – вряд ли. И мы можем просто потерять массу времени, следуя не в том направлении. Нет, Хан. Выполнение твоей последней просьбы грозит затянуться на неизвестно какой срок и может не принести никаких результатов. Потому что о Четвертом мы ничего не знаем. Совершенно ничего.

Хан несколько минут сидел тихо, как побитый пес. Виртуоз его не торопил. Наконец хозяин казино встрепенулся и едва не перегнулся через сиденье.

– Послушай, Виртуоз. Ты пронырливый, ты жутко пронырливый человек. И у тебя башка работает – дай бог каждому. Ты отыскал троих. Сделай невозможное. Я заплачу сто... больше, гораздо больше – только найди мне того, кто уложил этих спецназовцев.

Узкие глаза умоляли Виртуоза. Из прожженного урки Хан неожиданно превратился в беспомощного старика.

Для Виртуоза это было непривычно. И он даже подумал: а не лицедействует ли сидящий перед ним человек?

– Я не всемогущ... – Он неожиданно осекся; в сознании у него что-то вспыхнуло, заставив не торопиться с ответом.

И Хан это почувствовал. Он еще ближе склонился к Виртуозу, желая услышать любое его слово, даже если тот произнесет его шепотом.

– Ладно, – вымолвил детектив. – Я попробую. Но не более. Никаких обещаний.

Хан поднял руки, словно сдаваясь:

– Конечно, никаких, Виртуоз. О чем речь!

Он повеселел. И сыщик вновь подумал, что Хан просто умело демонстрирует то беспомощность, то лютую ненависть и беспощадность – по необходимости.

– Я позвоню, – бросил он на прощание и выскочил из машины.

Лицо у Хана посерьезнело. Он стал в задумчивости стучать паспортом Третьего по ладони, глядя вперед через лобовое стекло.

Виртуоз на самом деле хваткий парнишка. В этом Хан давно не сомневался. И почему-то у него появилась уверенность, что вездесущий Виртуоз обязательно нащупает подступы к призрачному противнику. Только... Сыскарь становится слишком многознающим. Пусть и не до конца. Но он головастый. Чего доброго, домыслит все остальное, что не было сказано Ханом. А это плохо. Значит, и с Виртуозом нужно будет кончать. Впрочем, как и с Арменом. Тот, хоть и лопух, и, можно сказать, вообще не информирован, но мало ли... Все-таки рядом с Виртуозом. Лучше наверняка.

Хан тяжело вздохнул. В салон запрыгнул Бурый.

– Что дальше? – сразу же буркнул он.

– Отвези меня домой. Нужно поспать немного. Ты закроешь клуб, проследишь, чтобы все нормально было. И тоже можешь после этого отдохнуть. Но утром... Утром найди мне того, кто сегодня ушел из моего заведения с выигрышем.

– А этот? – Бурый имел в виду Виртуоза.

– Может, что и выгорит...

Хан посмотрел на паспорт. Эту штуку следовало сжечь, чтобы и клочка не осталось.

Когда Бурый уже выруливал на проезжую часть, в мозгу у Хана неожиданно пронеслись слова того, кто через восемь лет воскрес из мертвых. И он удивленно открыл рот. Хану вдруг показалось: он понял, что тот хотел сказать.

1

«Ремингтон» с громким стуком упал на пол.

Лаврентьев подхватился и едва не вывалился из кресла. Сон его-таки сморил. Хотя он и вознамерился было всю ночь бодрствовать возле своего пациента.

Психоаналитик тут же уставился на Фомина. Тот спал на диване. Шум на него никак не подействовал. Вполне здоровый сон не вполне здорового человека.

Лаврентьев почувствовал, как у него в груди мелко застучало сердце, словно он только что пробежал стометровку. Врач поднял оружие и вновь уставился на Фомина. Надо же, пронеслось у него в мозгу, оказывается, это у доктора не в порядке нервы, а не у его пациента. Вывод несколько смутил Лаврентьева. Он поднялся и потянулся, отгоняя остатки неспокойного сна.

Занимался рассвет. И лучи солнца уже проникали в комнату через окно. Лаврентьев потер лоб. В голове было как-то туманно, и психоаналитик решил, что лучше было либо спать нормально, либо не спать вообще. Седуксенчика бы сейчас шарахнуть, тут же возмечтал он. Но спасительного лекарства рядом не было. А то, которое имелось у Фомина, бог знает где хранится.

Лаврентьев еще раз взглянул на хозяина особняка, поморщился и зашагал по комнате, держа в одной руке «Ремингтон». Будить пациента он не решился. Что-то сдерживало его, хотя и было желание; нечто иное, более сильное, заставляло Лаврентьева воздержаться от исполнения этого желания. Никуда пациент не денется.

Дверь на веранду была приоткрыта – Фомин, когда вернулся, не закрыл ее плотно. Лаврентьев взялся за ручку и, прежде чем плотно закрыть дверь, выглянул на веранду, как бы проверяя, что там все в порядке. Дверь он не захлопнул, не успел это сделать. На веранде никого не было. Однако кое-что привлекло его внимание. Возле самого порога, по правую сторону от двери, у стены стояла сумка. Кожаная спортивная сумка.

Лаврентьев нахмурился. Он мог поклясться, что, когда входил в дом, сумки у двери не было. Он обязательно обратил бы на нее внимание. Она ведь стояла едва не на проходе. Значит, вчера вечером ее здесь не было. Когда же она появилась?

Долго размышлять психоаналитику не пришлось. Ответ напрашивался сам собой: только Фомин мог принести эту сумку. Он оставил ее на веранде, не желая вносить внутрь. Почему? Потому что в комнате кто-то был. Психоаналитик. Фомин не желал показывать сумку Лаврентьеву. Почему?

Врачу эти выводы показались сущим бредом. Фомин был болен. А здесь, получается, он размышлял здраво... Лаврентьев вдруг разозлился на себя. За то, что не может разобраться ни в чем. Ни в своей жене, ни в пациенте. Он стоял, как столб, возле раскрытых дверей и смотрел на сумку. Ей было здесь не место. Она посеяла тревогу. И родила еще одну загадку. Которых и так было предостаточно.

Лаврентьев дернул головой. В эту минуту ему вообще ни о чем не хотелось думать. Это было в принципе легко сделать, если бы не сумка. Она не могла исчезнуть. Не могла испариться. Это был вполне материальный предмет.

Диван заскрипел. Лаврентьев оглянулся и машинально приподнял ствол оружия. Фомин слегка пошевелился и вновь затих, сладко посапывая. Вот псих! Спит, словно ничего и не случилось, словно все хорошо. Хотя, может, для него и хорошо. Только для Лаврентьева хорошего ничего не было. Наоборот. Все было прескверно. Того, что он хотел заполучить, у Фомина не было. Во всяком случае, тот так сказал.