Королевская гончая - Оливия Штерн

А может, перестала быть ему интересна? Все перегорело?

Он выпустил колечко белесого дыма. Сидел молча, глубокая морщина пересекла лоб. На лице проступало непривычное Луизе хищное выражение.

Она сделала глубокий вдох, набираясь храбрости.

— Я хочу спросить… Тебе понравилось платье?

Дарс задумчиво скользнул по ней взглядом, вновь затянулся сигарой. От него пахло мятой и табаком, и эта вязь ароматов навевала странное чувство. Луизе как будто переставало хватать воздуха, ей все время казалось, что она все делает не так. Совсем не то, чего ждет от нее Дарс Эшлин.

— Красивое, — наконец изрек он и умолк.

Луиза хотела спросить, как идут дела с подбором ключа к недоступным воспоминаниям в ее голове, но вдруг вспомнила, как Клайв отозвался о болтливой Миранде, и прикусила язык. Все правильно. Мужчины быстро устают от болтушек. А Дарс — он такой же мужчина, как и все. Несколько минут они молчали в темноте, вслушиваясь в льющиеся из холла звуки музыки.

— Как твои дела в академии, — наконец поинтересовался Дарс, — расскажи.

— Не думаю, что тебе будет интересно, — прошептала Луиза.

— Ошибаешься. Мне интересно все, что касается тебя.

Она поежилась. Спинка скамьи неприятно холодила обнаженную спину.

— Доктор Варус предложил мне интересный исследовательский проект: изучить историю нейрокриптоанализа, начиная с древнейших времен.

— Это хорошо, — выдохнул Дарс. — Что еще? Тебя никто не обижает?

— Нет. Все хорошо…

— Тогда почему ты сидишь с таким видом, как будто сейчас расплачешься?

— Я… Дарс…

Он терпеливо ждал. И Луиза, краснея, прошептала:

— Я больше… не нравлюсь тебе, да?

Дарс подался вперед, приблизил лицо к ее, и в который раз Луиза увидела обжигающую вспышку сверхновой в льдисто-прозрачной глубине синих глаз.

— Откуда столь занятные выводы? — словно мягкой кисточкой прошелся по обнаженным нервам.

Табак и мята.

Сводящий с ума запах. И сердце бьется, как пойманная в силки птица.

И осознание того, что, если она сейчас не сделает… что-то… мир перевернется, ухнет в черную муть.

Луиза качнулась навстречу. Жесткая ткань мундира под подушечками пальцев. Один-единственный выдох — «я тосковала по тебе». И одно-единственное касание теплых, упрямо сомкнутых губ.

Время замерло. Острое, почти болезненное наслаждение от прикосновения разливалось под кожей сладким ядом. Почему нельзя, чтобы это длилось вечно?

Луиза открыла глаза и отстранилась.

Дарс не шевельнулся. Только приподнял левую бровь, губы дрогнули в усмешке.

Да он просто смеется!

Луиза вскочила и бросилась прочь, но тут же оказалась прижата спиной к сильному телу. Вспышка входа в сигма-тоннель — и босые ступни утонули в белом пушистом ковре.

— Что ты со мной делаешь, — хрипло прошептал Дарс, прихватывая зубами мочку ее уха, — я не могу себе позволить… многое… в том числе целовать студентку в стенах академии, понимаешь? И это твое платье… Оно просто невероятное, но мне кажется, что еще лучше без него.

Она подалась назад, наслаждаясь каждым скользящим прикосновением, еще сильнее прижимаясь к нему. Он зарылся носом в ее волосы, глубоко вдохнул. Как-то незаметно узкие бретельки платья съехали с плеч, и воздуха перестало хватать окончательно. Она чувствовала его губы на шее, на плечах. Даже не поцелуи, почти укусы. Руки, прижимавшие ее, поднялись вверх, накрывая болезненно-чувствительную грудь. Внизу живота стремительно разливалась медовая тяжесть. И Дарса все равно было мало, хотелось еще. Луиза, выгибаясь, с удовольствием ощутила его напряжение.

— Да-арс… пожалуйста…

И не узнала собственный голос, охрипший от накрывшего с головой возбуждения.

Он внезапно отпустил ее и сделал шаг назад.

— Дарс…

Быстро вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Нет, нет! Только не так!

Холодный воздух окутал разгоряченное тело, а внутри стремительно разливалась пустота, грозя поглотить ее целиком. Почему так больно, когда он уходит? Почему он не может просто взять ее прямо здесь и сейчас, а вместо этого выдумывает глупые условности?

Луиза медленно опустилась на ковер и разрыдалась. Тело горело. Плещущийся под кожей огонь требовал выхода.

И вздрогнула, когда на плечо легла тяжелая рука.

— Моя маленькая, сладкая, такая чистая девочка… иди ко мне. Не плачь. Почему плачешь? Посмотри, вот он я, весь твой с потрохами. Наверное, с того самого момента, как увидел, хотя это было и неправильно…

Усмехнулся и добавил:

— Кто из студенток может похвастаться, что в ее маленькой ручке — сердце брата императора.

Он подхватил ее на руки, и Луиза уткнулась носом в жесткую ткань мундира, расшитую колючими звездами. Теперь ей было стыдно, потому что за несколько минут до этого вела себя как последняя шлюха. Но что плохого в том, когда хочешь мужчину, жизнь без которого представляется пустой и серой?

— Я тебя люблю, — сказал Дарс, — и именно поэтому хочу, чтобы между нами что-то произошло тогда, когда будем на равных. Когда ты будешь видеть во мне не просто строгого дядю, который тебе помог и к которому тянет беззащитную девочку, а человека равного.

Луиза всхлипнула.

Да, наверное, все это было правильно.

Но терпеть жар его прикосновений и понимать, что это — все, на что можно рассчитывать, невыносимо больно.

— А если я никогда не вспомню? — спросила она. — Что тогда?

— Я думаю, что ты вспомнишь, и очень скоро. — Он улыбнулся, а ей снова захотелось ощутить его губы… его всего целиком.

— Если я вспомню быстрее, чем сработает твой анализатор, — хриплым шепотом сказала Луиза, — я приду сама. Ты поймешь, когда это произойдет. И тогда ты больше не оттолкнешь меня.

— Маленькая злюка, — он шутя чмокнул ее в нос, — договорились. Очень надеюсь, что ты не явишься с атомным кинжалом или дезинтегратором. Да… очень на это надеюсь, Луиза.

Она снова сидела на скамейке, болтая босыми ногами. На земле стояли босоножки.

Одна.

Рядом с ним находиться невозможно, срывает с катушек, тело плавится в огне желания.

Когда он далеко, тоже плохо. Катастрофически не хватает тепла больших сильных рук, кривой усмешки, этой приподнятой атласной брови…

Грустно. И больно там, где, по древним преданиям, живет душа человека. Разумеется, нет там ничего, уже все не раз было доказано, но почему-то болит остро, как будто проворачивается ржавый прут, и тревожно…

— Мисс Мар, — прозвучало рядом.