Мия - Тамара Витальевна Михеева

class="p1">– Да, ты разве не знала? Давай помогу. – У господина Этьена красивые глаза – и никак не подходящие к его бороде и сурово сдвинутым бровям. – На одном краю старый бастион, на другом – Северные холмы.

Северные холмы!

– А вы… вы были в этих холмах, господин Этьен?

– Да. Там очень красиво. Особенно поздней осенью. Хочешь, сходим вместе?

– Нет! – взвизгнула я и сама себя испугалась. – Там… что вы там делали?

– Рисовал. Я художник. – Он кивнул на свой стол, где были разбросаны кисти и краски. – А что?

– О них… о них ходит дурная слава, лучше туда не соваться.

– Все это детские сказки, – усмехнулся он и стал сматывать веревку.

– Нет! Туда нельзя ходить, это все знают! Вас могут арестовать! Там… там прокаженные и государственные преступники живут!

– Да? – Он, кажется, удивился. – Я не знал. Но, честно говоря, я там никого не видел.

– Все равно! Кому вы докажете потом? Вы подставляете нас с тетей под удар! Если вас арестуют…

– Хорошо, хорошо! – Он поднял руки, будто сдаваясь. – Я понял, Элоис. Я больше туда не пойду, правда. Я же не местный. Ты бы рассказала мне побольше про ваши порядки. Как-нибудь.

Я кивнула и пошла к двери, на ходу заплетая волосы в косу. Надо еще переодеться и не забыть забрать потом у Катрины свое платье. Конечно, Этьен приехал сюда совсем недавно, откуда ему знать, что можно, а чего нельзя? Катрина вечно нагонит страха… И тут мой взгляд остановился на одной картине над кроватью. Нет, этого не может быть. Так не бывает. Это картина… это была я! Только маленькая! Ее нарисовал мой папа, когда мне было года четыре, наверное! Я даже помню тот день, и этот солнечный берег реки, и как мама сердилась, что я сижу прямо на песке… Только папа мог меня так нарисовать! Но откуда?

– Откуда у вас эта картина?

– Мне ее друг подарил, – голос у него был очень спокойный. – Давно. Правда, похожа на тебя?

– Нет.

Нет, я не буду кидаться на него с расспросами и обвинениями. Я останусь милой и доброй Элоис, какой он меня, наверное, считает. Я буду притворяться, пока не узнаю, что вы за человек, и откуда вы, господин Этьен, и что вы забыли в Рионеле, городе, который так далеко от всех других городов, от всех дорог и путей, и что вы делаете в холмах? Рисуете? И где же рисунки холмов? И откуда, откуда у вас мой портрет?

И где мой папа?

Война

– Господин Этьен, вы ведь первый раз у нас в городе? Никогда раньше не были?

– Никогда, Элоис.

Был вечер, и мы сидели на лестнице. Этьен выжигал на деревянной шкатулке какие-то странные узоры. Знаки, похожие на буквы, вплетались в цветы и траву, в облака, вырывались из-под лап волка, что брел между деревьями. Как можно такую красоту нарисовать? Не представляю!

– Никогда-никогда? А сейчас зачем приехали? И вы так хорошо город знаете, ни разу не заблудились, даже в Северных холмах, а ведь у нас запутанный город, все говорят!

Спокойно, Элоис, не надо нервничать и торопиться, а то он догадается, что ты хочешь подловить его.

– Я изучал историю этих земель в университете, – спокойно ответил Этьен, даже не оторвался от своей шкатулки. – А приехал я сюда, потому что в этом городе живет мой старинный друг.

– И сейчас живет? Это к нему вы так часто ходите?

Господин Этьен посмотрел на меня. Так, будто он умеет мысли читать.

– Элоис, ты стала интересоваться моей личной жизнью?

Я покраснела. Хорошо, что в этот момент колокольчик зазвонил и можно было броситься вниз, открывать дверь. Как вовремя пришла тетя!

– Олиена, грей обед, тетя пришла! – крикнула я в кухню, открывая дверь.

На пороге стояла мама.

Я не видела ее четыре года. Она совсем не изменилась. И не постарела ни капельки. Была такая же красивая. Сияющая. Как и в тот вечер, когда приезжала последний раз – четыре года назад.

– Элоис, крошка! Как ты выросла!

Так же шуршало ее роскошное платье, так же изысканно пахли ее духи, так же сияли пышные волосы в высокой прическе, так же изящно опиралась тонкая рука на зонт-трость.

– Девочка моя!

Я не знала, что сказать. Мне нечего было ей сказать.

– Госпожа… позвольте представиться – Этьен Гаррэт, для вашей дочери просто господин Этьен.

– Надеюсь, и мне будет позволено называть вас так же, господин Этьен?

– Думаю, даже Этьена будет достаточно.

– О, как вы милы!

Мама протянула ему руку, и этот болван склонился, чтобы поцеловать ее. О, мне уже не пять лет, я все прекрасно понимаю! Я вижу ее насквозь! И его тоже! «Думаю, Этьена будет достаточно»! Как же я все это ненавижу! Я выскочила на улицу.

Ненавижу, ненавижу! Все это ее кокетство! И все эти штучки ее! Всю жизнь ей не было до меня никакого дела! Всю жизнь она занимается только собой и своими кавалерами, а меня сплавила в Рионелу, на край земли! И даже сейчас не может успокоиться! Она ведь не видела меня четыре года! И конечно, зачем ей говорить со мной, когда есть кому строить глазки! А все мужчины – просто болваны! Готовы распластаться перед ней, чуть только она глазами поведет! Улитки! Амебы! Ненавижу их всех! А этого Этьена больше всех! Притворялся особенным, а сам!..

– Ты что, ослепла? Элоис!

Я чуть не сбила с ног Катрину.

– Ты что?

Я обняла Катрину и заревела, как пятилетняя. Зачем она только приехала, зачем? Я привыкла жить без нее! Катрина гладила меня по плечу. Я успокаивалась. Глупо реветь из-за того, кто тебя не любит.

– Пойдем к реке? – как-то испуганно сказала Катрина.

– Мне домой надо. Мама приехала.

– А-а-а, – протянула Катрина. – Понятно тогда.

– И ничего не понятно! – буркнула я, отстраняясь. Все тело у меня ломило, будто я не плакала, а тянула на себе баржу по реке. – Я пошла.

– Маме привет, – усмехнулась Катрина.

Тетя уже вернулась, и из прихожей я слышала, как они ругаются с мамой.

– …такая невоспитанность! Просто взяла и убежала, Абелин! Надерзила мне, Этьену…

– Этьену?

– Ну, этому вашему постояльцу. Очень милый молодой человек.

– Эверин, он на десять лет тебя моложе!

«Маме тридцать четыре, значит, господину Этьену – двадцать четыре», – машинально посчитала я. Не такой уж он и взрослый! Всего на десять лет старше меня. Это из-за бороды он кажется таким.

– И вот где ее теперь носит? Я приехала всего на один день!

– Ты бы приезжала почаще, может, она бы и не дерзила, – тихо сказала тетя, и чтобы мама не успела ей ответить,