Мы живем неправильно - Ксения Букша

– Я подумаю, – Любовь в волнении стискивает руки и умоляюще смотрит на меня. – Четырехкомнатная квартира!

– Да, – подтверждаю я. – Но сначала мы должны сладить это дело. Потом – я напишу статью. Мне не нужны статьи о неудачах, – строго предупреждаю я. – Мы – журнал для среднего класса.

Каким должен быть журнал для одного дома?

Мы ищем прецеденты.

– Аландские острова, – приводит пример Тангенс, шарясь мышкой в Интернете. – Вот смотрите. «Еlands nyheter». Эпидемия вшей. Целых четыре случая.

Огромная фотография улыбающейся счастливой девушки, активно раздвигающей руками волосы на голове, чтобы мы все увидели. Вшей, правда, не заметно. Видимо, фотографу не удалось заручиться их согласием на съемки.

– Надо более тесно сотрудничать с населением, – говорю я. – Здесь масса талантливых людей, особенно в недвижимости.

На следующий день я распечатываю объявление: «В журнал «Северная столица» требуется политический обозреватель». Объявление – на нашем фирменном бланке, из тех, что раньше использовались для очень важных персон. На стенах подъездов бланки смотрятся гораздо лучше.

В полдень является первый претендент.

– Меня зовут Дмитрий Михайлович, – таинственно улыбается он.

Дмитрий Михайлович снимает огромную меховую шапку, похожую на гнездо гигантского кота, разматывает длинный шерстяной шарф и остается в обтерханных клетчатых штанах, в очень старой и очень качественной кожаной куртке. Волосы у Дмитрия Михайловича редкие, длинные и легкие.

– Итак, – уточняю я, – вы хотите быть нашим политическим обозревателем?

– Да, – Дмитрий Михайлович бодро улыбается.

– Отлично, – вырывается у меня против моей воли. – Вы интересуетесь политикой?

– У меня даже есть политическая позиция.

– Это приятный сюрприз. Какая?

– Я олигарх! – со скромной гордостью отвечает Дмитрий Михайлович. – Ну, по виду, конечно, не скажешь, но в душе – можете даже не сомневаться.

Я не имею ни малейшего намерения лезть Дмитрию Михайловичу в душу; я готов поверить ему на слово. Во время разговора он рефлекторно подмигивает левым глазом, как будто идет на обгон. Еще у него слегка дергается щека. И губа. И все это не в такт. Дмитрий Михайлович похож на рекламный баннер.

– Вы умеете пользоваться компьютером?

– Если мне его включат, то умею, – живо отвечает Дмитрий Михайлович.

– Ну, а телевизор у вас есть?

– Есть, – с сомнением в голосе отвечает Дмитрий Михайлович.

Я глубоко задумываюсь.

– Сегодня день снятия блокады, – напоминает Дмитрий Михайлович. – Вы должны меня взять. К тому же у меня неплохой почерк.

– Напишите несколько слов, – я подаю ему ручку.

Дмитрий Михайлович примеривается, потом решительно опускает ручку на бумагу и без отрыва руки вычерчивает фразу:

«Все у нас, Луцилий, чужое, только время наше».

Почерк Дмитрия Михайловича можно выставлять в музее. Это называется аркадическое письмо: строки ровные, буквы соединяются над и под строчками, ровными дугами. Признак неколебимого душевного покоя и легкости, чего не скажешь, глядя в корявое лицо Дмитрия Михайловича.

Мы переглядываемся.

– Я поражен! – мотаю головой. – У вас замечательный почерк, Дмитрий Михайлович! Мы сделаем шрифт из этого почерка!

– А моя политическая позиция? – напоминает олигарх.

– Она тоже не пройдет даром! – обещаю я.

Сидим с Сашей в кафе. Напротив – витрина. Внутри все залито молочным светом. В витрине металлические фигурки работы еврейского мастера. Козел Эфраим с грустными глазами, оттянутыми книзу; бухгалтер, заваленный книгами; и моя любимая статуэтка – «Балансирующий». Едет велосипед на одном колесе, а Балансирующий одной рукой упирается в седло, а в другой держит зонтик. Полы пальто развеваются. А на руле лежит книга, и ветер перелистывает страницы.

– Когда я впервые увидел этот дом, я вообще не верил, что он может стоять сам по себе. Но в него можно войти и жить в нем, не думая о том, что он завтра развалится.

Саша выдыхает дым, округляя тонкие губы. Ушки у нее тоненькие, аккуратные, прозрачно-хрупкие, как цветы. Веки тоже полупрозрачные, легкие, ресницы длинные.

– Все это можно потрогать и даже попробовать.

Язык острый, ярко-красный; пальцы тонкие, длинные, выгнутые. Как говорится, аристократические, хотя на самом деле с аристократией все это не имеет ничего общего. Такими пальцами – хваткими, цепкими – удобно брать точные аккорды, молотить по клавиатуре компьютера, душить, выжимать, откручивать, развязывать узлы.

Вынимаю из папки и кладу перед ней лист, исписанный Дмитрием Михайловичем: ноты, иероглифы, красиво и внятно.

– Ух ты, – восхищается Сашка. – Дашь это мне? Я хочу сделать такой шрифт у себя в типографии. Он будет называться…

– Он будет называться «Эрос и Фемис», – говорю я, косясь в угол. – Любовь и справедливость.

На стене в кабинете Александра Александровича Арефьева висят три карты. Карта города, карта области, карта города 1737 года.

На современной карте серо-желтыми квадратиками помечены недостроенные объекты строительной компании «Эрос и Фемис», желтыми – достроенные, серыми – спроектированные. Вертящийся темно-серый кирпич на светло-сером фоне. Дом, полный линий и воздуха: сопрано, фонтаны, взбитые сливки все же не легче, чем этот дом. Или как будто лижешь сладкий и пестрый леденец, или как будто глядишь на гладкий кружок черной воды в глубине колодца. Снег заштриховывает его наискось пунктирными линиями.

Через весь кабинет, сверху вниз и с боку на бок, и по диагонали, и так и сяк, натянуты нитки, черные и белые, образуя парящий в воздухе объемный чертеж, гигантскую паутину. Геометрические узоры, углы, сплетения, невесомо-натянутые, условно-бесконечные, взаимозависимые.

– Что это такое? – спрашиваю я.

– Эскиз, – объясняет ААА+. – Гауди делал такие, когда строил собор Святого Семейства в Барселоне.

– И вы тоже собираетесь строить собор Святого Семейства?

– Нет, я собираюсь строить нужник при станции Сто первый километр, – предельно корректным голосом отвечает ААА+.

– На чем держится ваш дом? – спрашиваю я.

– Как и другие дома, на физических законах. Ведь есть не только закон земного тяготения. Все тела взаимно притягиваются и отталкиваются.

Солнце понемногу начинает соскальзывать с небосвода, только масляные следы в воздухе. При легком ветре просвечивает сквозь облака. Дым, закрученный внутри завода, медленно раскручивается по небу. Искры сварки брызжут на той стороне проспекта. Шумят машины. Воздух прозрачный и сухой.