Периодическая система - Примо Леви

– Но об одной детали я обязательно должен сказать, иначе вся история будет непонятна. Там была прямо-таки религия чистоты – в данном случае, уверяю тебя, это вполне оправданно. В помещении поддерживалось слегка повышенное давление, подаваемый внутрь воздух подвергался тщательной фильтрации, все работники носили поверх одежды специальные халаты, а волосы прикрывали колпаками. Халаты и колпаки каждый день стирали, чтобы избавиться от образующихся или случайно прихваченных пылинок. Обувь и чулки полагалось на входе снимать и переобуваться в специальные не создающие пыли тапочки.

На этом фоне все и разыгрывается. Надо еще добавить, что за последние пять или шесть лет там не случалось серьезных ЧП – так, одна-другая рекламация из какой-нибудь больницы по поводу пониженной чувствительности, причем почти всегда дело касалось пленки с уже истекшим сроком годности. Сам знаешь, неприятности не налетают галопом, как гунны; они подкрадываются незаметно, исподтишка, как эпидемия. Все началось с пришедшего экспресс-почтой письма из одного венского диагностического центра. Письмо, составленное в самых вежливых выражениях, можно было счесть даже не рекламацией, а скорее извещением; для иллюстрации прилагался рентгеновский снимок. По части зерна и контраста все было в порядке, но весь снимок был усыпан белыми продолговатыми пятнышками размером с фасолину. В ответ отправляется покаянное письмо с извинениями за непреднамеренную оплошность и т.д., но как только первый ландскнехт скончался от чумы, иллюзий лучше уже не строить – чума есть чума, и нечего по-страусиному прятать голову в песок. На следующей неделе пришло еще два письма – одно из Льежа, с намеком на возмещение убытков, а другое из Советского Союза, из внешнеторговой организации со сложным названием, которое я теперь уже и не упомню (а может, и тогда не мог упомнить). Когда это письмо перевели, у всех волосы дыбом встали. Дефект, разумеется, был тот же самый – пятна в форме фасолин, а дальше шло хуже некуда: три операции, которые пришлось перенести, потерянные рабочие смены, центнеры подлежащей возврату пленки, экспертное заключение и международное судебное разбирательство в каком-то там трибунале. В конце от нас требовали немедленно прислать специалиста.

В таких случаях обычно стараются по крайней мере запереть хлев, из которого сбежала часть скотины, но это удается не всегда. Разумеется, вся пленка успешно прошла приемку перед выходом с фабрики; таким образом, мы имели дело с дефектом, который проявляется с задержкой, во время хранения на складе у нас или у клиента или при транспортировке. Директор вызвал меня на ковер; обсуждение случившегося происходило в высшей степени корректно, с глазу на глаз, но мне казалось, что он медленно, методично, с наслаждением сдирает с меня кожу.

Мы договорились с контрольной лабораторией и перепроверили партию за партией всю пленку, остававшуюся на складе. Все партии, изготовленные менее двух месяцев назад, были в порядке. В остальных дефект наблюдался, но не везде – у нас было около сотни партий, и примерно одна шестая часть из них имела пятна-фасолины. Мой заместитель, молодой и по молодости еще шустрый химик, сделал любопытное наблюдение: бракованные партии попадались с определенной регулярностью, пять хороших – одна бракованная. Я почуял след и стал копать в этом направлении; и на самом деле бракованной оказалась практически исключительно пленка, изготовленная по средам.

Тебе, разумеется, известно и то, что такой не сразу проявляющийся брак – самый коварный. Пока мы ищем причину, надо все равно продолжать производство; но как можно быть уверенным в том, что эта причина (или причины) не продолжает действовать и что твоя продукция не несет в себе еще каких-нибудь бед? Понятно, можно поместить пленку в карантин на два месяца и потом всю заново проверить, но что мы скажем оптовикам по всему миру, когда они не получат в срок заказанный товар? А неустойка? А доброе имя фирмы, a «unbestrittener Ruf»[52]. И вот еще в чем сложность: даже если мы что-то изменим в составе эмульсии или в технологическом процессе, все равно придется ждать два месяца, чтобы узнать, помогает это или нет, исчезает брак или усугубляется.

Я, естественно, чувствовал себя ни в чем не виноватым – я соблюдал все правила, не допуская никаких послаблений. Остальные участники технологической цепочки, и передо мной, и дальше, тоже чувствовали себя ни в чем не виноватыми – и те, кто проводил приемку сырья и признал его годным, и те, кто приготовил и признал годной эмульсию, и те, кто нарезал, упаковывал и складировал пачки пленки. Я чувствовал себя ни в чем не виноватым, но на самом-то деле я был виновен по определению, как начальник участка, отвечающий за него. Где есть ущерб, там есть и вина, а где есть вина, там есть и виноватый. Правда, вина тут была вроде первородного греха: ты ничего не сделал, но виноват и должен за это заплатить. Пускай не деньгами, но ты заплатишь: потеряешь сон, потеряешь аппетит, заработаешь язву или экзему и сделаешь большой шаг вперед на пути к тяжелому управленческому неврозу.

Тем временем письма и телефонограммы с рекламациями продолжали поступать, но я с остервенением пытался разобраться в этой истории со средой – должен же был в этом быть какой-то смысл? По вторникам в ночную смену дежурил охранник, которого я не любил; у него был шрам на подбородке, и вообще он смахивал на нациста. Я не знал, следует ли сказать об этом директору; сваливать вину на других всегда было дурной политикой. Я затребовал платежные ведомости и выяснил, что этот самый нацист работает у нас только три месяца, а фасолевые пятна начали появляться на пленке, изготовленной десять месяцев назад. Что же нового случилось десять месяцев назад?

Примерно десять месяцев назад мы начали, после строжайшей проверки, закупать у нового поставщика специальную черную бумагу, которая защищает от света фоточувствительную пленку, – но бракованная пленка была упакована вперемежку в бумагу, полученную от старого и нового поставщиков. Еще: десять месяцев назад (а точнее, девять) на фабрику приняли группу работниц-турчанок. Я переговорил с каждой из них отдельно, к большому их изумлению: я пытался выяснить, не делают ли они чего-нибудь особенного по средам или во вторник вечером. Может, они моются? Или не моются? Или пользуются каким-то особенным косметическим средством? Или ходят на танцы и потеют больше обычного? У меня не хватило смелости спросить, не вступают ли они по вторникам в интимные связи; как бы то ни было, ни напрямую, ни через переводчика мне не удалось ничего выяснить.

Эта история стала уже известна всей фабрике, и на меня начали косо смотреть; помимо всего прочего, я был единственным итальянцем в должности начальника участка, и нетрудно вообразить, какими комментариями сотрудники обменивались у меня за спиной. Помощь пришла от одного из вахтеров на воротах. Он немного говорил по-итальянски, поскольку воевал в Италии; он попал в плен к партизанам где-то в районе Биеллы, а потом его обменяли. Никакой обиды он не затаил и, будучи по натуре разговорчив, постоянно болтал обо всем подряд без конца и без начала – вот его-то пустая болтовня и подбросила мне нить Ариадны. Как-то раз он мне сказал, что любит рыбалку, но вот уже почти год, как в соседней речушке, где он обычно ловил, совсем нет рыбы – дело в том, что в пяти или шести километрах выше по течению построили кожевенный завод. Еще он сказал, что бывают дни, когда даже вода делается прямо-таки бурая. Я в тот момент не обратил внимания на эти его наблюдения, но через несколько дней, сидя у окна у себя в общежитии, я увидел, как возвращается из прачечной грузовик с халатами. Я навел справки: кожевенный завод заработал десять месяцев назад, а прачечная стирает халаты в воде из той самой речушки, в которой нашему рыбаку больше не удается ничего поймать, хотя воду они, конечно, фильтруют и пропускают через ионообменник. Халаты стирают днем, ночью сушат в сушилке, а утром, до гудка, возвращают на фабрику.