Зияющие высоты - Александр Зиновьев

Человек, по инициативе которого я стал сумасшедшим, говорит Шизофреник, является типичным параноиком. Он ко мне прицепился еще в студенческие годы. На всех семинарах и собраниях поносил. Донос за доносом строчил. Все об этом знают. И не трогают. Удобный человек. В комитеты какие-то входит. Везде одно и то же, говорит Мазила. Вот послушай, что расскажу. Для поездки в Италию мне потребовалась характеристика. Характеристику должно утвердить Бюро. Бюротарь заявил, что я человек безнравственный, алкоголик и развратник. Характеристику, разумеется, не дали. И поездка сорвалась. Она сорвалась бы и в том случае, если бы характеристику дали, как потом срывались другие многочисленные поездки. Но дело не в этом. Бюротарь буквально за полгода до этого влип в неприятную историю. По пьянке он зацепил проститутку у вокзалов, привел в мастерскую и потом отказался заплатить. Девка как-то ухитрилась в суматохе вытянуть у него из кармана билет, направилась с ним в милицию и устроила скандал. Бюротарю хотели залепить строгий выговор, но ограничились отеческим предупреждением.

Критики оценивали серию гравюр Мазилы к дантовскому "Аду" в общем одинаково: это жизнь человека в современном обществе. Только мне не совсем ясно, говорил Болтун, какого человека они при этом имеют в виду. Неужели они и свое благополучное существование считают адом? Я все-таки думаю, что твой "Ад" - не про них, а про нас. Во всяком случае, сначала про нас. А про них лишь постольку, поскольку они до этого тоже рано или поздно докатятся. Твой "Ад" - о положении творческой личности в нашем обществе. А может быть вообще о человеческом начале в социальных условиях. И я бы не сказал, что этот ад пессимистичен. Это не ад репрессированных и терроризируемых. Это ад сильной борющейся личности. Побеждающей несмотря на поражение. Впрочем, может быть, все как раз наоборот. Для твоего "Ада" нужен текст. Но не текст Данте, а какой-то другой, Я пока не представляю ясно, какой именно. Чувствую только общие контуры.

В методологическом буме наших дней значительное место занимают разговоры о логике и разговоры о чем угодно с помощью языка логики. Но при этом использование языка и принципов логики выполняет не столько роль эффективного средства решения проблем, сколько роль сугубо престижную и маскировочную. И, как это ни странно, идеологическую. Стоит в аудитории, набитой докторами и кандидатами всевозможных наук, произнести слово "импликация", как наступает мертвая тишина и все замирают в ожидании чуда.

Вот, почитай, говорит Мазила Болтуну. Тебе можно, ты человек нравственный. Болтун полистал ученическую тетрадочку. Это был дневник, который забыла натурщица. Какой страшный документ, сказал Мазила. Клянусь тебе, тут все правда. Дневник состоял из такого рода записей. Пришла в мастерскую X. Молодой еще. Симпатичный. На столе - водка, колбаса, апельсин. Говорит раздевайся. Разделась. Говорит, ты мне нравишься. Выпили. Сделали чик-чик. Опять выпили. Опять сделали чик-чик. Через несколько страниц история с Х кончается. Х - сволочь. Деньги зажимает. И делает такие штучки, что противно. Ушла к У. Еще не старый, хотя и лысый. На столе коньяк, колбаса, мандарины. Говорит, раздевайся. Разделась. Говорит, у меня хорошая фигура. Выпили. Сделали чик-чик... В нашей среде, сказал Мазила, так принято. И натурщицы сами относятся как к норме. Сочетают полезное с приятным. Ты говоришь, страшный документ, сказал Болтун. Думаешь, у нас лучше? Мой теперешний начальник - полнейшее ничтожество. Каждый год меняет лаборанток и секретарш. Он их потом куда-то устраивает, куда-то проталкивает, куда-то помогает поступить. Не всех, но почти всех. И все девочки из школы. Представь себе, почти все - по знакомству. Неужели родители не понимают? Впрочем, что поделаешь. Все равно через это надо пройти. А тут хоть выгода какая-то есть. Я боюсь на работу ходить. Посмотрю на этих младенцев - тоска берет. И омерзение одновременно. Девочки думают, что они строят свою жизнь по своему усмотрению с учетом духа времени. А на самом деле - они игрушки в чужой грязной игре. И ни к чему не придерешься. Все шито-крыто. Официально этого нет. Скажи об этом публично, скажут клевета.

Разоблачительная речь Хряка оказалась беспрецедентным явлением в ибанской истории не ее содержанием (чего только у нас не говорили!), а самим формальным механизмом действования. Все было правильно. Механизм работал правильно. А результат получился неправильный. Шизофреник говорил, что никакого парадокса тут нет. Просто между речью Хряка и смятением умов нет причинноследственного отношения. Есть лишь совпадение и следование во времени. Они оба суть следствия общих причин. Но начальству важны были виноватые. А кто виноват, было ясно даже дураку. Болтун сказал, что дураку всегда все ясно, но его не поняли.

Однако анализ ситуации оказался слишком поспешным. После снятия Хряка он не исчез в безвестность и в пренебрежение, как его предшественники, а наоборот, стал более значительной фигурой, чем был в самый высший период своей власти. Он поумнел и обрел лицо гражданина. Он публично сожалел о том, что не довел разоблачение до конца, что не дал напечатать все книги Правдеца. Также публично заявил, что ошибался в оценке творчества Мазилы и интересовался его жизнью. Время шло, забывались великие и малые глупости. С именем Хряка прочно ассоциировались лишь две величайшие в ибанской истории акции. Одна - разоблачение Хозяина и реабилитация миллионов пострадавших людей. Другая - невиданное доселе расширение культурных и деловых связей с Западом. Потом Хряк умер. И тогда с ним произошло третье из ряда вон выходящее событие: его похоронили не в Стене, как он того заслуживал со всех точек зрения, а на Старобабьем кладбище рядом с могилой какого-то Директора. Принимая решение о месте похорон, Руководство намеревалось нанести Хряку удар, а сделало для него величайшее благодеяние. Оно поставило Хряка в исключительное положение. Похороны в стене были бы признанием Хряка своим, но это было бы наказанием путем признания, так как Хряк затерялся бы там среди десятков других заурядных в силу большого их числа деятелей. Похороны на Старобабьем кладбище были наказанием и отчуждением от себя. Но это наказание обособило и возвеличило Хряка в большей мере, чем все его собственные действия и бесчисленные дифирамбы в грандиозной системе возвеличивания власть имущих. Могила Хряка стала символом и местом поклонения. Так было создано второе святое место в Ибанске, маленькое и неофициальное в отличие от грандиозного официального первого, а потому более человечное.

Сознание современного среднеобразованного человека по многочисленным каналам (радио, кино, журналы, научно-популярная литература, научно-фантастическая литература и т.д.) начиняется огромным количеством сведений из науки. Безусловно, при этом происходит повышение уровня образованности людей. Но при этом складывается вера во всемогущество Науки, а сама Наука обретает черты, весьма далекие от ее академической обыденности. Научные сведения, проникая в сознание людей, попадают не на пустое место и не в их первозданном виде. Современный человек обладает исторически навязанной ему способностью к идеологической обработке получаемых сведений и потребностью в этом. А общество предподносит ему научные сведения в такой форме, что идеологический эффект оказывается неизбежным. Наука в итоге поставляет лишь фразеологию, идеи и темы. Но как распорядится этим материалом исторически сложившаяся сфера обработки сознания людей зависит не от одной науки. Достаточно сказать, что наука профессиональна, ее результаты имеют смысл и доступны проверке лишь в специальном языке. Для широкого потребления они пересказываются на обычном языке, с упрощениями и пояснениями, которые создают иллюзорную ясность, но, как правило, не имеют ничего общего с поясняемым материалом. Достижения науки преподносятся людям особого рода посредниками - "теоретиками" данной науки, популяризаторами, философами и даже журналистами. А это огромная социальная группа, имеющая свои социальные задания, навыки и традиции. Так что достижения науки попадают в головы простых смертных уже в таком профессионально препарированном виде, что только некоторое словесное сходство с отправным материалом напоминает об их происхождении. И отношение к ним теперь иное, чем в их научной среде. И роль их становится здесь иной. Так что, строго говоря, здесь происходит образование своеобразных двойников для понятий и утверждений науки. Некоторая часть этих двойников на более или менее длительное время становится элементом идеологии. В отличие от понятий и утверждений науки, которые имеют тенденцию к определенности и проверяемости, их идеологические двойники неопределенны, многосмысленны, недоказуемы и неопровержимы. Они бессмысленны с научной точки зрения. Например, утверждения физики о наличии у микрочастиц волновых и корпускулярных свойств, будучи извлечено из физики и подвергнуто идеологической обработке, превращается в выражение с неопределенными и многосмысленными словами "волна", "корпускула", "одновременно" и т.д. Теперь можно показать, что физические тела вроде не могут быть одновременно волнами и корпускулами, а с другой стороны, - вроде бы могут где-то в глубинах материи. Это сказка. Но сказка, рассчитанная не на детей, а на взрослых образованных людей, жаждущих таинственности и загадочности. Чтобы рассказывать такие сказки, надо научиться довольно тонким и сложным манипуляциям с языковыми конструкциями, получить специальное образование в физике, да еще обрести какие-то навыки в методологии науки.