Птичье гнездо - Ширли Джексон

– Ну ладно-ладно, – засмеялась Бетси. – Теперь видишь, какая Бетси умница?

– Побудь немного, – взмолилась Морген, – не оставляй меня с этой амебой.

– Веди себя хорошо, не то придет Бет. Это она зовет тебя «дорогая тетя», говорит, что, кроме тебя, у нее никого нет, а потом спрашивает, по-прежнему ли ты ее любишь.

Морген застонала.

– Так вот, про доктора, – непринужденно продолжила Бетси. – Он хотел, чтобы Бесс притворилась мной, и тогда они смогли бы поделить между собой все деньги.

– Я пожертвую эти деньги приюту для кошек, ей-богу!

– Мне они не нужны.

– Эта бледнолицая тощая дрянь, – пожаловалась Морген с видом глубоко оскорбленного достоинства, – не дает тете даже бокальчик бренди пропустить после еды. Требует отчета за каждый пенни! – Она сердито сверкнула глазами. – От меня!

– Я так делать не стану. Мне деньги ни к чему.

– Понимаешь, – рассудительно заговорила Морген, – я женщина простая. Мне всего-то надо – поспать, поесть, попить да поболтать с кем-нибудь – так, как я привыкла это делать, как мне нравится. Долгое время меня все устраивало. Я жила с племянницей, та росла довольно нелюдимой, но я хорошо к ней относилась и думала, что это взаимно. Мы с ней разговаривали, она слушала мои разглагольствования, и пусть я не особенно нежничала, мне казалось, мы неплохо ладим. Нам хорошо вместе, думала я, а если кому-то кажется, будто девочке чего-то не хватает, – ничего страшного, главное – следить, чтобы она не пошла по стопам матери. Одно я знала наверняка, – вздохнула Морген, – в этом отношении за ней нужен глаз да глаз. Мне бы, глупой, раньше сообразить, что дело в другом, а я спохватилась, когда было уже поздно. И вот теперь у меня есть ты. Я не жалуюсь, сама виновата, и потом, ты сообразительнее, чем она… то есть чем ты… прежняя ты. И все же я столько времени прожила с ней. Я тебе вот что скажу: кто бы что ни говорил – доктор, ты, старые толстосумы – каждая из вас все равно моя племянница, и я несу за вас ответственность. Но я не люблю, когда дразнятся, дерзят, клянчат и ноют, требую тишины, когда у меня болит голова, и терпеть не могу, когда на меня перекладывают чужие заботы. И еще кое-что о прежней Элизабет, с которой я прожила столько лет: кроме того, о чем я могла не знать, с ней не было никаких хлопот, разве что, садясь на стул, она всякий раз промахивалась мимо сиденья.

– Вообще-то, – слегка смутилась Бетси, – многое подстраивала я. Если бы не мои шутки, ты бы не считала ее такой растяпой.

– Ничего не хочу знать. Разбирайтесь друг с другом сами. Пусть вас будет хоть двадцать – для меня вы все равно моя племянница Элизабет. Можете играть в какие угодно игры, только не впутывайте в них меня.

– А если бы я умерла? – ласковым голосом спросила племянница.

Морген на секунду подняла на нее глаза.

– Если бы ты умерла, я смогла бы спокойно допить свой кофе. Раз уж тебе интересно.

– Не интересно. И не думай, насчет адвоката я не шучу. Если я не получу отчет…

– И зачем я только родилась на свет? – риторически спросила Морген и вышла из-за стола. – Пойду обратно в постель, – бросила она через плечо, выходя их кухни. – Глаза бы мои на тебя не глядели.

Оставшись одна, Бесс налила себе еще кофе и снова села за стол. Через минуту она встала, отыскала в углу кухни блокнот с карандашом и, вернувшись за стол, принялась считать. Начав с примерной суммы отцовского состояния, она попыталась вспомнить все, что знала о капитале и процентах, а также прикинуть, во сколько обходятся Морген содержание дома, еда и одежда и сколько она потратила из собственных денег, а сколько взяла из наследства Бесс. Бесс толком не знала условий, на которых должна была вступить в наследство, а попытки выяснить у тети не увенчались успехом. Она знала только, что ей предназначена внушительная сумма и что Морген, скорее всего, не стеснялась ее расходовать – якобы на одежду и еду для племянницы. Напрасно Бесс надеялась заранее получить часть средств – после Нью-Йорка тетя проявляла необъяснимое упрямство в денежных вопросах, и единственное, чего смогла добиться Бесс, – дозволения покупать все, что ей заблагорассудится, оплачивая покупки с тетиных счетов. Правда, в последнее время стали случаться всякие недоразумения. Однажды, к примеру, Морген, придя домой, увидела, что Бесс берет деньги из ее сумочки, хотя, разумеется, Бесс не собиралась воровать и даже не знала, что была в тетиной комнате. Морген закрыла все счета и спрятала наличные деньги, которые хранила дома. Теперь даже для того, чтобы купить какую-нибудь мелочь или прокатиться на трамвае, Бесс приходилось выпрашивать у тети деньги. Разве можно так обращаться с девятнадцатилетней девушкой, которая в один прекрасный день унаследует огромное состояние? Бесс посмотрела на исписанный цифрами лист бумаги. Все эти значки доллара и запятые сулили ей богатство, оставалось только найти хорошего адвоката. И вдруг Бесс, охваченная любопытством, взяла карандаш в правую руку и занесла ее над блокнотом.

– Ну же, глупышка, – прошептала она, – о чем задумалась?

Рука с карандашом была неподвижна, и Бесс, глядя на нее, представила кольца, которые купит себе, получив деньги. Бриллианты ее не привлекали, к тому же в большинстве колец, встречавшихся ей в ювелирных магазинах, они были такими маленькими, что Бесс едва могла их разглядеть, не говоря уже о том, чтобы понять, настоящие они или нет. Рубин – другое дело, подумала Бесс, но только непременно большой. На смену Бесс пришла Бетси. С задумчивым видом взяв карандаш, она жирно зачеркнула подсчеты Бесс, отхлебнула ее кофе, а затем щедро насыпала в него сахара и налила сливок. Несколько минут Бетси забавлялась с карандашом и бумагой. Нарисовала три рожицы и подписала их доктор Ронг, тетя Морген и Бесс. Когда рисование ей наскучило, она зевнула и исчезла, уступив место Элизабет. Та легонько потерла шею сзади и с отвращением взглянула на кофе. Затем встала, отнесла чашку с блюдцем в раковину, тщательно вымыла их и вернулась к столу, чтобы убрать кофейник и тарелки, оставшиеся после тети Морген. Когда с посудой было покончено, Элизабет пошла к холодильнику за молоком, и в этот момент вернулась Бесс. Она направилась в прихожую, с минуту постояла, прислушиваясь к звукам в тетиной комнате, после чего, надев пальто и шляпку, тихо вышла из дома.

Спустившись вниз днем, Морген чувствовала себя совершенно здоровой – горсть аспирина при умелом обращении способна творить чудеса. Голова больше не болела, мир вокруг снова был прекрасен, и она будто шагала по облаку. Вместе с болью ушли унизительное чувство, которое оставил после себя вчерашний вечер, а также привычное ощущение пола под ногами. Когда Морген с блаженной улыбкой потянулась к холодильнику, собственная рука показалась ей отдельным от нее разумным существом. Надо бы перекусить, подумала Морген. Может быть, яйца всмятку? Для выздоравливающей больной что-нибудь мягкое с маслом…

Холодильник оказался весь в грязи. Морген уставилась в него, решительно не понимая, почему вместо сверкающих белых полок с яйцами, сыром и маслом она видит это липкое месиво. Дверь была густо заляпана, из лотков для льда сочилась коричневая жижа, а внизу, где охлаждалось мясо, копошился червяк. Почти замерзший, он, тем не менее, еще шевелился и тянул к свету слепую морду. Морген отпрянула, чувствуя, как к горлу подступает тошнота, и, не закрыв дверь, бросилась прочь. Не в состоянии ни вымыться, ни переодеться, она легла в постель. Когда она смотрела на свои руки, ей казалось, что между пальцев, извиваясь, ползают склизкие и холодные черви. Морген спрятала руки под подушку, зажмурила глаза, сжала губы, чтобы черви не проникли внутрь, и беззвучно закричала. Она совсем одна, она старая и умрет, так и не узнав, что такое любовь, думала Морген, зарывшись лицом в подушку, пока наконец не провалилась в сон.