Монреальский синдром - Франк Тилье

— Вторая экспозиция появляется только в каждом десятом кадре. То есть на секунду проекции выпадает пять наложенных, точнее, подложенных изображений с интервалом между ними в две десятых секунды. Этого, учитывая общее количество кадров на данном отрезке пленки, слишком мало, чтобы глаз что бы то ни было распознал, но почти достаточно, чтобы создать ощущение движения. Движения, которое впечатывается, повторяю, прямо в мозг… Второй фильм мы смотрим мозгом, не глазами.

Люси попыталась понять. Вероятно, этим и оправдывается необычная скорость съемки: пятьдесят кадров в секунду? Автор фильма хотел разместить в нем как можно больше скрытых изображений, не различимых глазом.

— А теперь представьте себе еще одну вещь, — продолжал между тем Беккер. — Итак, у нас с вами есть кинопроектор, снабженный устройствами, обеспечивающими повышенный контраст и повышенную яркость, что, собственно, и позволяет видеть эти невидимые объекты…

Щелкнув мышкой, он открыл настройки, изменил какие-то параметры проекции.

— …и вот вдобавок к этому я еще и переключил обтюратор проектора на скорость пять кадров в секунду — это вполне можно было сделать в большинстве старых машин, — а скорость, с какой двигается пленка, оставил прежней: пятьдесят кадров в секунду. В этом случае на экране будут появляться только те кадры, которые нас и интересуют, другие обтюратор попросту перекроет.

Беккер встал и выключил лампы под потолком. Мерцающие экраны с кружащимися на них срезами мозга остались единственными источниками света в помещении.

— В фильме, который мы сейчас увидим, изображение будет дергаться, потому что для иллюзии движения нужна скорость по крайней мере десять-двенадцать кадров в секунду, пять — это слишком мало для плавности. Тем не менее этих пяти достаточно, чтобы… — голос его звучал монотонно, — чтобы понять. Думаю, этот тип разобрался в свойствах мозга куда раньше, чем весь научный мир.

Нейромаркетолог накрыл мышку ладонью и, отвернувшись от монитора, посмотрел собеседникам в глаза. Вид у него был очень серьезный.

— Очень вас прошу, если вы когда-нибудь поймете смысл всего, что сейчас увидите, не забудьте сказать мне об этом. Я не хочу, чтобы эти кадры застряли у меня в голове необъясненными до конца моих дней.

Фильм начался.

Мотор! Поехали…

Когда один из трех тысяч муэдзинов Каира призвал правоверных на утреннюю молитву, Шарко сделал попытку проснуться. В общем-то и проснулся, но — с трудом. Мощный и таинственный голос, казалось, нисходил с небес — как непреложная истина. Комиссар вспомнил виденные им накануне на улицах города динамики. Солнце из-за горизонта еще не вышло, но вся египетская столица уже дрожала от волнения, внимая урокам Корана.

Парижанин прогнулся назад — в спине постреливало. Доктор как-то сказал, что, возможно, пара позвонков осела… старею, что поделаешь, и в моем почтенном возрасте дрыхнуть, сложившись пополам, в ванне уже непозволительно… А эти москиты… кожа чешется так, что хочется взять нож и соскрести ее всю целиком. Шарко вымазал на себя толстым слоем чуть не целый тюбик противозудного крема и вздохнул с облегчением.

Потом он проглотил таблетку зипрексы — хотя, конечно, какой может быть эффект от зипрексы при такой жаре и таких стрессах, потом стал укладывать вещи. Вылет в Париж около пяти часов вечера. Не успел приехать, уже улетать. Но ему не терпится вернуться к парижской прохладе — а как еще скажешь, если там всего каких-то двадцать восемь или двадцать девять градусов!

Он купил на углу бобовых лепешек, подозвал первое попавшееся на глаза такси, сел рядом с водителем и велел ехать к крепости Саладина.

Спустя четверть часа машина доставила его к построенной на возвышенности над городом и весьма впечатляющей цитадели. На горизонте прорезались первые солнечные лучи, освещая равнину вокруг Гелиополя, а позади — склоны горы Мокаттам, у подножия которой расположился мифический Город мертвых. Шарко приканчивал последнюю лепешку и всматривался в окрестности. Он любовался тем, как надгробия трех династий калифов и султанов, которые управляли Египтом больше тысячи лет, нежились в красках рассвета: алой, желтой, голубой… Он разглядывал погруженный в это дивное многоцветье гигантский некрополь, где сейчас поселились бедняки… Он сидел у одного из минаретов — сверху все было так хорошо видно — и думал о том, до какой степени череда лет изменила Египет: с одной стороны — величественное, безупречное прошлое с его фараонами, мечетями, медресе, с другой — далеко не такое блестящее будущее слишком быстро растущего в нищете и хаосе населения…

Внезапно метрах в двадцати от него, на краю узкой дороги, остановилась машина. Из машины вышел Атеф, открыл багажник своего внедорожника, пожал руку подошедшему Шарко.

— За вами никто не следил?

— А вы как думаете?

Египтянин был одет словно участник какой-нибудь экспедиции: просторная рубашка цвета хаки, защитной же окраски брюки с большими карманами спереди, грубые туристские ботинки. Зато сегодняшняя одежда Шарко целиком подошла бы туристу: бермуды, легкие туфли, светло-бежевая сорочка с коротким рукавом.

— Я раздобыл информацию, — сказал Атеф. — Сейчас отправимся в квартал тряпичников. Там есть больница — называется центр «Салам».

— Больница?

— Ну да. Вы же искали нечто общее для всех жертв. Так вот это общее и есть больница. Все три девушки посещали городские больницы почти в одно и то же время. В год, предшествовавший их смерти, тысяча девятьсот девяносто третий. А одна из них, Бусайна Абдеррахман, именно этот центр.

— За какой же надобностью посещали?

— Дяде ничего об этом неизвестно, Махмуд не посвятил его в подробности. Но мы скоро узнаем сами.

Предчувствие не обмануло Шарко: убийца имел отношение к медицине. Пила патологоанатома, умение вылущивать глазные яблоки, мощное обезболивающее, обнаруженное в крови убитых девушек… А теперь еще и больницы. След проясняется.

Араб достал из багажника домкрат, протер его тряпкой.

— Только нам пока не сдвинуться с места — я, тормозя, продырявил шину у левого переднего колеса. Вообще-то с японскими машинами никогда такого не случается, но что поделаешь, починю быстренько — и поедем.

Шарко сделал несколько шагов — хотел посмотреть, велика ли дыра в шине.

Ему показалось, что череп его разлетелся на тысячи осколков.

Точный удар уложил его ничком на землю.

Он был оглушен, но попробовал подняться — тщетно: не прошло и десяти секунд, как его руки оказались заломлены за спину и послышался звук разрываемой клейкой ленты, которой Атеф их обматывал. Потом египтянин засунул тряпку ему в рот и рот тоже заклеил скотчем, потом вытащил у него из кармана мобильник и стал заталкивать пленника в багажник своей машины. Прежде чем стальная стена окончательно отрезала парижанина от света, он успел услышать: