Секретные архивы НКВД-КГБ - Борис Сопельняк

Если быть честными и последовательными до конца, то было за что. Я понимаю, что это неприятно, что лучше бы этого не знать, что было бы прекрасно, если бы белые одежды всенародно любимого маршала так и оставались белыми. Но вот ведь беда — существуют факты, которые никак не перечеркнуть, как говорится, что было, то было, и на самом деле белые одежды оказались изрядно замаранными. Вот докладная записка за подписью министра госбезопасности Абакумова, которая легла на стол Сталина 10 января 1948 года.

«Совершенно секретно. Товарищу Сталину И.В.

В соответствии с Вашим указанием, 5 января с.г. на квартире Жукова в Москве был произведен негласный обыск. Задача заключалась в том, чтобы разыскать и изъять чемодан и шкатулку с золотом, бриллиантами и другими ценностями. В процессе обыска чемодан не обнаружен, а шкатулка находилась в сейфе, стоящем в спальной комнате. В шкатулке оказалось: часов — 24 шт., в том числе золотых — 17 и с драгоценными камнями — 3; золотых кулонов и колец — 15 шт., из них 8 с драгоценными камнями; другие золотые изделия (портсигары, цепочки, браслеты, серьги с драгоценными камнями и пр.).

В ночь с 8 на 9 января с.г. был произведен негласный обыск на даче Жукова, находящейся в поселке Рублево. В результате обыска обнаружено, что две комнаты дачи превращены в склад, где хранится огромное количество различного рода товаров и ценностей. Например, шерстяных тканей, парчи, пан-бархата и других материалов — свыше 4000 метров; мехов — собольих, лисьих, обезьяньих, котиковых, каракулевых — 323 шкуры; шевро высшего качества — 35 кож; дорогостоящих ковров, вывезенных из дворцов Германии — 44 штуки; ценных картин классической живописи — 55 штук; дорогостоящих сервизов — 7 больших ящиков; серебряных гарнитуров и чайных приборов — 2 ящика; аккордеонов с богатой художественной отделкой — 8 штук; уникальных охотничьих ружей — 20 штук. Это имущество хранится в 51 сундуке, а также лежит навалом.

Кроме того, во всех комнатах, на окнах, этажерках и тумбочках расставлены большом количестве бронзовые и фарфоровые вазы и статуэтки художественной работы. Вся обстановка, начиная от мебели и ковров, украшений и кончая занавесками на окнах, — заграничная, главным образом немецкая. На даче нет ни одной советской книги, но зато в книжных шкафах стоит большое количество книг в прекрасных переплетах с золотым тиснением, исключительно на немецком языке.

Что касается не обнаруженного на московской квартире Жукова чемодана с драгоценностями, то проверкой выяснилось, что этот чемодан все время держит при себе жена Жукова, и при поездках берет его с собой. Видимо, следует напрямик потребовать у Жукова сдачи этого чемодана с драгоценностями».

Само собой разумеется, к этому было добавлено 7 вагонов с уникальной мебелью, которая принадлежала Жукову: они были задержаны на таможне еще в августе 1945-го.

Прочитав эту докладную записку, Сталин пришел в бешенство и распорядился все это имущество конфисковать. Самого маршала он велел пока что не трогать, но глаз с него не спускать.

В принципе цель, поставленная первыми лицами МГБ, была достигнута: Жуков, за плечами которого армия и непререкаемый авторитет в народе, от власти отстранен, и теперь всеми делами в стране будут заправлять генералы с Лубянки.

Осталось совсем немногое: подчистить хвосты и упрятать в лагеря арестованных. Прежде всего, надо было разобраться с Руслановой —не на волю же ее отпускать. А сколько дать? Этот вопрос решался просто. Суд, а вернее, Особое совещание, как правило, утверждало предложенный следователем срок. Но сперва запросили справку о состоянии здоровья Лидии Андреевны — а как же, надо знать, на сколько ее хватит, выдержит ли морозы и работу на лесоповале. Вот она, эта совершенно секретная справка, выданная санчастью Лефортовской тюрьмы:

«При освидетельствовании здоровья заключенной Руслановой Лидии Андреевны оказалось, что она имеет хроническое воспаление печени и желчного пузыря, катар и невроз желудка, а также вегетативный невроз. Годна к легкому труду».

А раз годна, то получайте, Лидия Андреевна, 10 лет лагерей, само собой, с конфискацией имущества. Через несколько дней ее затолкали в спецвагон и отправили в город Тайшет Иркутской области.

«Среди зеков было много актеров, певцов и музыкантов, — несколько позже вспоминал один из бывших заключенных. — Возникла идея собрать их в культбригаду. Было дано указание экипировать всех членов в новое лагерное обмундирование и выписать максимально возможный паек. В нашей бригаде оказались актеры Киевской оперы, Днепропетровского, Николаевского и даже Большого театров. Великим подарком для нас стало появление с очередным этапом Лидии Андреевны Руслановой. Я с ней познакомился на вахте лагупнкта, когда охранники ее беззастенчиво шмонали.

Больше всего меня поразил не сам унизительный обыск, а то, что Лидия Андреевна появилась в роскошной, отделанной черно-бурой лисой, шубе, в сапогах из тончайшего шевро и белой пуховой шали. Удивительное дело, но вертухаи этой роскоши не тронули, и время от времени она появлялась среди нас в таком виде, как бы напоминая, что где-то за колючей проволокой есть другой мир, и рано или поздно все зэчки буду выглядеть так же, как она.

И вот первый концерт. Народу в барак набилось видимо-невидимо! Лидия Андреевна трижды поклонилась людям и долго стояла молча. А потом, едва сдерживая слезы, сказала: “Дорогие мои. Злая доля забросила нас в этот далекий край. Надо ли говорить, как всем нам плохо. Но я рада, что могу хоть как-то облегчить вашу участь. Если мои песни помогут вам, пусть не надолго, забыться, я буду счастлива. И еще. Мне сказали, что аплодисменты в лагере запрещены, так что не вздумайте хлопать, а то концерт просто-напросто запретят. Пусть это будет мой первый концерт без аплодисментов, но ваше молчание я запомню на всю жизнь, оно дороже восторженных оваций”.

И она запела. Боже правый, как она запела! Барак то сотрясался от рыданий, то заливался звонким хохотом. Наша культбригада стала популярной, мы стали выступать и в других лагерях. Но, как поется в одной песне, недолго музыка играла. Однажды Лидии Андреевне в очень грубой форме приказали петь перед лагерным начальством: у них была какая-то пьянка и начальник лагеря решил потешить себя и всю свою шатию-братию выступлением известной всей стране певицы. Тогда-то и прозвучали ставшие крылатыми слова Руслановой: “Петь я вам не буду. Нужно было слушать меня в Москве”. И, кивнув на зарешеченные окна, добавила: “И вообще, соловей не поет в клетке”.

Надо ли говорить, что это вызвало страшный гнев начальства, нашу бригаду в тот же день прикрыли, а певиц, артистов и музыкантов отправили на тяжелые работы».

Но для Лидии Андреевны этим дело не закончилось. Вскоре в Москву пришла бумага, в которой говорилось, что «Русланова распространяет среди своего окружения клеветнические измышления и вокруг нее группируются разного рода вражеские элементы из числа заключенных, поэтому 10 лет лагерей следовало бы заменить на 10 лет тюремного заключения».

На Лубянке эту просьбу тут же удовлетворили. А как же, ведь по всем бумагам Русланова проходила как «особо опасный государственный преступите». В июне 1950-го Лидию Андреевну перевели в печально известный Владимирский централ. Там она встретила своих старых знакомых, с которыми дружила еще в «допосадочные» времена, в том числе известную писательницу Галину Серебрякову, киноактрису Зою Федорову, жену расстрелянного секретаря ЦК Кузнецова и многих других.