Лучшая подруга Фаины Раневской - Павла Вульф

В Ростове этот спектакль сделал сезон. Публика не выражала восторга «бурными аплодисментами», но мы знали, что она живет вместе с нами, сочувствует нам, любит. Пьеса давала переполненные сборы. Я получала без конца письма и лично, и через газету с выражением благодарности от людей разных возрастов и различных профессий. Но не это дало мне глубокое, настоящее удовлетворение, а прежде всего весь процесс работы. И главное, что, живя на сцене внутренней жизнью роли, всецело поглощенная ею, не думая о публике, я заражала ее, заставляя переживать всю драму Лизы. Я поняла, что это одно ценно и нужно, что только так надо творить на сцене, что только это дает истинное наслаждение как актеру, так и зрителю.

Мне хочется восстановить в памяти и мою работу над ролью Элины в пьесе «У врат царства». Роль эта была одной из моих любимых. Я ее играла и в зимних сезонах, и во время моих летних гастролей. Элина открыла мне новую сторону жизни и разбудила скрытые в глубоких тайниках моей души чувства и ощущения. До этого времени я почти исключительно играла (не считая неудачно сыгранной роли в Одессе в «Графине Юлии» Стриндберга) чистых, неземных созданий. При неумении работать над ролью, при ограниченности времени для осознания образа и вживания в него все мои инженю были на одно лицо, как близнецы. Элина была другая. Страстно, неудержимо стремится она к счастью, к радости жизни, и отсюда ее измена мужу, который весь ушел в царство духа и не видит, не замечает ее. Я не осудила Элину, не посмеялась над ней, а полюбила и оправдала.

Приехав в Москву, я поспешила посмотреть «У врат царства» в исполнении таких больших актеров, как В. И. Качалов и М. П. Лилина. Я была очарована спектаклем и в то же время смущена и обескуражена. «Значит, весь мой замысел неверен», – думала я, смотря Лилину. Ее Элина – прелестная женщина, но мещаночка, глупенькая, легкомысленная, бездумно идущая на первый зов мужчины. Ее Элина бросает мужа из-за вздорной любовной прихоти, ради мещанского веселья. «Кто же из нас прав – Лилина или я? Чья трактовка вернее?» – размышляла я. Художественный театр был для меня незыблемым авторитетом. Все же мне жалко было расставаться с моей Элиной. И хотя я под впечатлением спектакля Художественного театра осудила себя за неверную трактовку роли, но все же нашла смягчающие мою вину обстоятельства.

Мой партнер в Ростове-на-Дону Николай Николаевич Васильев играл абстрактного Карено: блаженного, одержимого своими идеями. Ему было чуждо все земное. Жадная к жизни, земная, страстная, далекая от царства духа, Элина уходит от мужа. Это ее право и ее правда. Василий Иванович Качалов играл другого Карено. Его Карено не ушел от жизни – он идейный борец, крепкий в своих убеждениях, и дело его жизни на первом плане. Он любит жену, но не изменит своим идеям даже ради нее. Вся пьеса из-за такой трактовки образов получила другое звучание, чем в нашей ростовской постановке. Я была захвачена спектаклем Художественного театра и игрой В. И. Качалова и М. П. Лилиной, но не изменила своей Элине, пока моим партнером был H. H. Васильев.

Но вот как-то летом, на гастролях, мне пришлось играть с В. И. Петровым (артистом Александрийского театра). Его Карено приближался к образу, созданному В. И. Качаловым, и поэтому моя Элина сделалась менее значительной и более легкомысленной.

Мне хочется рассказать об актерах, игравших со мной в Ростове-на-Дону.

Николай Николаевич Васильев, о котором я уже упомянула, много лет служил у Собольщикова. Это был культурный, живой человек, горячо интересовавшийся жизнью, людьми, книгами, политикой, что было большой редкостью среди актерской братии, замкнутой в узкий круг чисто актерских интересов. Один упрек я могу послать Николаю Николаевичу, вспоминая о нем как о приятном многолетнем моем партнере. Это то, что он обожал играть роли героев, не имея для этого данных: небольшого роста, щупленький, с очень ограниченными голосовыми средствами, без настоящего героического темперамента.

Большим джентльменом и в жизни, и на сцене был С. В. Валуа. Начав свою артистическую деятельность довольно поздно, он в несколько лет приобрел опыт, заменивший ему мастерство, и с успехом работал в театре.

Прекрасной характерной актрисой была Нина Александровна Соколовская. Насыщая образы юмором и большой теплотой, Нина Александровна из маленьких эпизодических ролей создавала шедевры. Нельзя забыть образ бабушки (Бережковой), созданный Соколовской в «Обрыве». Как сейчас вижу Соколовскую – Бережкову, полную душевного величия, когда она, быстро поднявшись с кресла, отчитывает Тычкова и выгоняет его из своего дома. Как загорались гневом ее глаза, сколько благородства и гордости было во всей ее фигуре. Как сильно и торжественно-грозно звучал ее голос! И как просто, наивно рассказывала она в другой сцене свой сон: «…поле видела, на нем будто лежит… снег… А на снегу щепка». И на удивленный вопрос кого-то из действующих лиц: «И все?» – она спокойно и просто, но проникновенно отвечала: «Чего же еще?»

Сильно, захватывающе, почти трагично играла Нина Александровна последнюю сцену, когда бабушка приходит к больной Вере, чтобы облегчить ее горе, помочь ей. Чтобы снять с души Веры чувство стыда и ужаса после «падения», бабушка признается и кается в своем «грехе». «Такая же грешница, как ты», – говорит бабушка – Соколовская, заливаясь слезами, раскрывая Вере тайну, обнажая свою душу.

Еще одна роль Соколовской вспомнилась мне – Евдокия Антоновна в пьесе Андреева «Дни нашей жизни». «Мамаша» Соколовской была властная, деспотическая женщина. Нельзя ничем было оправдать ее поступки, ее жестокость, продажу ею родной дочери. Над этой страшной женщиной, как и над другими действующими лицами, тяготеет рок. Неотвратимый рок делает людей порочными. Он руководит всеми поступками людей. Это не люди, а марионетки в руках неумолимой судьбы, и бороться с ней нельзя – бессмысленно. Так трактовалась пьеса Андреева в то далекое время. Такова была трактовка роли Ниной Александровной, и в этом плане она играла виртуозно: изумительные были у нее переходы от властной деспотии, перед которой дрожит ее дочь, к сладострастной пьянчужке. Богатство красок, четкость рисунка, правдивость образа приводили в восторг публику.

С большой нежностью вспоминаю я С.И. Милич. Как актриса несомненно даровитая, она обладала прекрасным актерским качеством – эмоциональностью, необычайно легкой актерской возбудимостью на сцене. Умная, тактичная, в общении с людьми несколько резкая, она покоряла всех своим благородством.

Забавной актерской разновидностью был С. С. Лидин. Очень недалекий, неразвитый, он на сцене благодаря интуиции, заменявшей ему ум и школу, нередко создавал интересные образы, полные жизни и правды. В быту это был человек, над которым нельзя было не потешаться: страстно влюбленный в себя, в свой талант, он носил трагическую маску человека, недостаточно оцененного современниками. Вечно он был безнадежно влюблен в какую-нибудь актрису труппы, страдал, но все это было надуманно, фальшиво, наигранно, и никто ему не верил. На сцене он был прост и правдив, а в жизни напыщен и фальшив, что давало повод для острот, анекдотов в его адрес товарищей актеров.

И среди вторых актеров, вспомогательного состава, несомненно были способные и даже талантливые люди, но к настоящей работе они не допускались. Руководители театра считали, что играть должны «первачи», чтобы афиша сияла именами «любимцев публики».