Право на месть - Сара Пинборо

Меня бы и это устроило в качестве плана Б, но я была бы ужасно разочарована. После того как я столько времени скрывалась, ждала возможности всплыть на поверхность. После такого тщательного планирования. Нет, это было бы не полностью удовлетворительным завершением нашей дружбы. Определенно совсем не тем, чем бывает надлежащее воссоединение. Она себя тоже обманывала. Она хочет меня увидеть. Конечно хочет. Вопрос вот в чем: много ли осталось от прежней Шарлотты, чтобы найти меня? Найти нас?

Пожалуй, нам придется подождать и посмотреть. Так или иначе, Ава, тебе пора принять лекарство. Тебе нужно баиньки. А у меня дела.

48

ДО

1989

«Все должно так или иначе разрешиться».

Эти слова сказала сестра Тони, Джин, два года назад, когда Шарлотта болела свинкой и ее рвало. «Все должно так или иначе разрешиться. Не противься. Так тебе будет лучше». Может, и будет. Может быть, поэтому она запихнула собачье говно в почтовый ящик старого мистера Перри и смеялась над ним, хотя ничего плохого он ей не делал. Может, поэтому она написала свое имя крупными буквами на школьной стене баллончиком, который нашла в проулке, где кололись мальчишки. Может, так оно все и разрешается, вся ярость, накрученная на пузырь чего-то другого, чего-то в глубине, и она бы не могла объяснить, чтó это, даже если бы и попыталась, нечто ужасное и отчаянное.

Но то, что она делала, не привело ни к какому улучшению. Люди вызывали полицию, социальную службу, следовали новые предупреждения, мать орала на нее, и Тони, и ремень, и всегда, всегда, за путаницей в ее мыслях глубокий страх в животе после обжорки. Оказалось, что это не разовое посещение. Так оно и задумывалось. Она могла бы догадаться. Новые специальные друзья и всегда вызывающий у нее тошноту ужин с рыбой после, словно это приводит все остальное в норму. Словно это какое угощение. А еще таблетки. Иногда она чувствует, что не понимает, где реальность, а где нет. Может, сюр. Новое словечко от Кейти, она не понимала его прежде, не понимает и сейчас, хотя Кейти и пыталась его объяснить. Но ей все равно нравится его звук. В сюре все становится чище. Безопаснее.

Но ощущуния безопасности нет. У нее все еще болит тело, после того как ее избил Тони, раздраженный приездом женщины из соцслужбы в прошлый вторник. Ремень оставил рубцы сзади на ее бедрах, и в этот раз появилось что-то новое. Какое-то звериное выражение на его лице. Это напомнило ей обжорку, что ей совсем не понравилось. Его лицо, плач Даниеля, голос утешающей его матери. Ее собственный визг и крики, когда ремень опускался на ее спину, она ненавидела себя за то, что не может сдержаться. Она не плакала. Даже потом, когда осталась одна. Она предпочла забыться в их песне, песне, которая принадлежала ей и Кейти. Она прослушивала ее снова и снова, громко в наушниках.

Она находится вне дома столько, сколько возможно, хотя полиция и соцслужба говорят о школе и счастливых семьях. Мать и Тони спят допоздна, а когда просыпаются, ее уже нет. Она ставит молоко или сок и хлеб рядом с кроваткой Даниеля и убегает. Пусть играют в счастливую семью, но втроем, без нее. В любом случае именно этого они и хотят.

Она либо сеет разорение, либо встречается с Кейти – так и проводит дни. Она просто живет для Кейти. Теперь у них есть свое убежище – неподалеку, на Кумз-стрит, там на полу одеяла, которые Кейти приволокла из дома, несколько свечей, украденных Шарлоттой из большого магазина в городе, две старые подушки из молодежного центра на Марли-стрит. Здесь она чувствует себя безопаснее всего. Кейти говорит, а она закуривает еще одну сигарету. Мать достала ее – вот что не отпускает Кейти. Ситуация противоположная ситуации Шарлотты. Проблема Кейти – в избытке любви. Кейти все любят.

– Может быть, мне не нужно курить вблизи тебя, – говорит Шарлотта и смеется. Кейти тоже смеется, встряхнув голубой ингалятор и выпуская из него струйку в воздух.

– У меня нет астмы. Даже доктор это знает. Не думаю, что он что-то туда влил. Может, он дал мне пустой флакон, чтобы она отстала от него. Он сказал – легкие у меня в полном порядке. Но разве она слушала? Нет, конечно. Это она не дает мне дышать. Она меня скоро удавит. Обнимет крепко и уже не отпустит.

– Ты почему не в школе? – Легкие Шарлотты сжались от дыма. Она продолжает курить. Ей бы хотелось выпить что-нибудь, но у Тони только две банки в холодильнике, и она не решилась взять одну. Она украдет что-нибудь позднее. Из магазина. Или еще откуда-нибудь. А может, одну из таблеток матери. У нее все зудит от желания, что-то вроде желания покурить.

– Сляпала письмо. Семейные проблемы. Это легко. Скоро все равно летние каникулы. Остались только спортивные дни и мероприятия, и моя мать не позволит мне в этом участвовать, если ей удастся.

Для Кейти все просто. Она хорошая девочка. Если бы Кейти пришлось побывать в обжорке, а потом она рассказала бы об этом, люди бы ей поверили. Ей бы помогли. Шарлотте не верит никто. Или говорят, что она сама виновата. Может, и виновата. Может, она – маленькая сука, как говорит ее мать, когда злится.

– Ладно, – говорит Кейти. – Идем прогуляемся.

Они вылезают в окно, поглядывая, чтобы никто не увидел, как они выбираются из их тайного убежища. Шарлотта протягивает Кейти сигарету, та берет ее, набирает в рот дыма, выпускает раз, возвращает окурок. Она не вдыхает. Шарлотта любого другого за это разорвала бы в клочья, но она знает, что Кейти курит только ради нее. Потому что это делает Шарлотта. Не для того, чтобы произвести впечатление, но чтобы показать, что они близки, как никто. Лучшие подруги. Нет, что-то большее. Шарлотте не нужны для этого слова. Слова могут все разрушить.

Они кидают камни в полуразрушенные дома просто потому, что могут, и какое-то время делают вид, будто они два последних человека на земле, в пустыне, оставшейся после атомной бомбардировки, как в программе по телику несколько лет назад, о которой ее мать все еще иногда вспоминает, потому что это сильно ее напугало. Истории выживания в конечном счете закончились, они направляются в парк и дальше на засранную игровую площадку.

Они входят в калитку, и тут Шарлотта замирает.

– Что? – чуть ли не шепчет Кейти, так остро они чувствуют друг дружку, что она тоже останавливается. Шарлотта чувствует руку Кейти в своей. Сжимает ее. Ее скала. Ее сила.

– Моя мать, – отвечает она. – И Даниель.

Кейти едва слышно охает, ее глаза расширяются. Их реальные жизни всегда были разными, Кейти в большом доме и шикарной школе – и Шарлотта в ее жалком районе. Но теперь дверь приоткрылась.

– Уходим, – ворчит Шарлотта и тащит Кейти прочь.

– Но я хочу посмотреть. – Кейти кивает Шарлотте на высокие кусты по другую сторону ограды. Шарлотта недовольно смотрит на нее. – Они нас не заметят. – Кейти наклоняется и целует Шарлотту в нос. – Не будь такой слабохарактерной.

Это слово вызывает на лице Шарлотты ухмылку почти такую же, как поцелуй, хотя она и не хочет, чтобы Кейти видела, не хочет, чтобы ее дерьмовая жизнь стала для Кейти реальностью. Слабохарактерная. Никто здесь не произносит такого слова. Но им нужно шевелиться, иначе мать быстро их заметит. В парке безлюдно, потому что погода дрянь, мусорные бачки не вычищались сто лет, ведь все правильные мамочки ведут своих детишек в большой парк, где чисто и стоит фургончик, торгующий мороженым, но ее мать никогда не покупает мороженого. Разве что в какой-нибудь особый день, но даже и тогда это будет зависеть от ее настроения или настроения Тони.