Опрокинутый мир - Кристофер Прист

– Хотел проверить одну занимающую меня мысль. У солнца такая интересная форма.

Блейн взглянул на меня с удвоенным любопытством.

– Ну, и к какому выводу вы пришли?

– Опрокинутый мир.

– Верно. Но как вы догадались? Кто-нибудь подсказал вам?

– Нет, просто вспомнил кривую, про которую нам толковали на уроках. Гиперболу.

– А каковы следствия? Вы продумали их до конца? Например, что можно сказать о поверхности планеты?

– Разведчик Дентон говорил, что она очень велика.

– Это неточно, – поправил Блейн. – Не очень велика, а бесконечно велика. К северу от Города поверхность прогибается до тех пор, пока не становится – почти – и все же не вполне вертикальной. К югу от Города она становится почти – но не вполне – горизонтальной. А поскольку планета вращается вокруг своей оси, то, обладая бесконечным по величине радиусом, она на экваторе вращается с бесконечно большой скоростью.

Он произнес все это ровным голосом, без всякого выражения.

– Вы шутите! – воскликнул я.

– Если бы шутил! Я говорю всерьез. Тут, вблизи оптимума, вращение планеты вокруг оси влияет на нас примерно так же, как если бы мы жили на Планете Земля. Дальше на юг, хотя угловая скорость вращения неизменна, влияние ее стремительно нарастает. Там, в прошлом, вы ведь испытали действие центробежной силы на себе?

– Испытал.

– Попади вы хоть немного дальше, мы с вами сегодня не беседовали бы. Центробежная сила – жестокая и неоспоримая реальность.

– Нас учили, – сказал я, – что ни одно тело не может достичь скорости большей, чем скорость света.

– Опять верно. Ни одно материальное тело. Теоретически окружность планеты по экватору бесконечно велика, и любая точка на экваторе движется с бесконечной скоростью. Но с другой стороны, есть, или, по крайней мере, должен быть, предел, где материя перестает существовать, и этот предел можно рассматривать как экватор. На экваторе этой планеты скорость ее вращения фактически равна скорости света.

– Значит, планета все-таки не бесконечна?

– Почти бесконечна. Во всяком случае, невероятно велика. Посмотрите на солнце.

– Смотрел. Часто смотрел.

– С солнцем то же самое. Если бы оно не вращалось, оно было бы бесконечно огромным.

– Но позвольте, – возразил я, – теоретически оно все равно бесконечно. Как может во всей вселенной найтись место для множества тел, если каждое из них бесконечно велико?

– Есть ответ и на этот вопрос. Только этот ответ вам не понравится.

– Откуда вы знаете? Сперва ответьте.

– Пойдите в библиотеку и возьмите какую-нибудь книгу по астрономии, безразлично какую. Все они написаны на Планете Земля, а потому исходят из одних и тех же посылок. Если бы мы находились на Планете Земля, то жили бы в бесконечной вселенной, на одном из множества заполняющих ее тел, каждое из которых, даже самое крупное, имеет конечные размеры. Здесь все наоборот: мы живем во вселенной, которая при всей своей необъятности имеет конечные размеры, однако эта конечная вселенная заполнена множеством бесконечно больших тел.

– Бессмыслица какая-то…

– Не спорю. Я же сказал, что ответ вам не понравится.

– Но как мы сюда попали?

– Это никому не известно.

– И куда делась Планета Земля?

– Это тоже никому не известно.

Я сменил тему:

– Там, в прошлом, на моих глазах стали твориться странные вещи. Со мной были три женщины. Когда мы ушли далеко на юг, их тела начали изменяться. Они…

– А на севере, – перебил меня Блейн, – вы туземцев не встречали?

– Нет, мы… нам встречались поселения, но мы старались не подходить к ним.

– К северу от оптимума туземцы тоже физически изменяются. Они становятся очень высокими и тощими. Чем дальше на север, тем это заметнее.

– Мы ушли за оптимум миль на пятнадцать.

– Что же, тогда вы, наверное, еще не заметили ничего необычного. Уйди вы миль на тридцать пять, все вокруг изменилось бы до неузнаваемости.

* * *

Позже я задал Блейну еще один вопрос:

– Почему почва движется?

– Точно не знаю.

– А кто-нибудь знает?

– Думаю, что нет.

– Но куда она движется?

– Интереснее было бы спросить, не куда она движется, а откуда.

– А это известно?

– Дистейн считал, что движение почвы носит циклический характер. В своей Директиве он говорил, что на северном полюсе почва практически неподвижна. Южнее она начинает медленно смещаться в сторону экватора. Чем ближе к экватору, тем выше скорость движения, как круговая, вследствие вращения планеты, так и линейная. На экваторе и та, и другая скорости достигают бесконечно больших значений… И не забывайте – у планеты есть еще и южная половина. Если бы это был шар, правомерно было бы говорить о полушариях, но Дистейн применял термин не в его прямом физическом смысле, а просто удобства ради. Так вот, в южном полушарии все наоборот. Почва движется от экватора к южному полюсу, постепенно теряя скорость. На южном полюсе скорость опять падает до нуля.

– Вы так и не сказали, откуда же эта почва берется.

– Дистейн предположил, что северный и южный полюса идентичны. Другими словами, как только какая-то частица почвы достигает южного полюса, она тут же появляется на северном.

– Что за чушь!

– По Дистейну, никакая не чушь. Он учил, что твердое тело гиперболической формы бесконечно велико как по экватору, так и по оси вращения. Если вы способны вообразить себе что-либо подобное, то при этих условиях противоположные величины приобретают одинаковые характеристики. Отрицательные бесконечности переходят в положительные, и наоборот.

– Вы цитируете его дословно или упрощаете?

– Думаю, что дословно. Но почему бы вам самому не заглянуть в оригинал?

– Так я и сделаю.

Прежде чем Блейн уехал из Города, мы договорились, что как только чрезвычайное положение будет отменено, мы станем ездить в разведку вместе.

Оставшись один, я внимательно прочел Директиву Дистейна – взял для себя экземпляр у Клаузевица.

Директива представляла собой два десятка страничек убористого текста, большая часть которого показалась бы мне полной абракадаброй, познакомься я с ним до того, как попасть за пределы Города. Теперь, пережив все, что мне довелось пережить, осмыслив собственный опыт и слова Блейна, я усмотрел в Директиве прежде всего подтверждение собственным выводам. Наконец-то передо мной отчасти раскрылся смысл системы гильдий: горький опыт позволил мне теперь охватить проблему в целом.