Заговорщик - Александр Прозоров

— Я не про церковь спрашиваю, я про то, откуда у вас в степи леса столько?

— А-а, — пригладил волосы Саразман. — Дык, у нас новичков в верховья Дона посылают за лесом. Сарацин там мало, пропадают редко. Но опыту набираются, прежде чем общей силой татарские кочевья побивать. Заодно и лес сплавляют. Как же без него жить-то? Из сплавного и строимся. Опять же, много раз османы к себе в Азов хлысты скатить пытались. Так мы перехватываем непременно и к себе в дело пускаем. Они уж и забросили сие. Поняли, что не дадим сарацинам русским добром зажиреть.

— Отомстить не пытались?

— Магометяне-то? — встрепенулся атаман. — Да каженное лето! Округ ничего по обычаю сделать не выходит. Ни огорода не посадить, ни дерева, ни сарайки не поставить. Непременно сожгут да вытопчут. Но мы люди привычные. В храме причастимся, да на тын с пищалями идем, дабы Господу скорее преставиться. Жребием плюемся, стрелы принимаем. Но татары — людишки душой жалкие, веры истинной за ними не стоит. Поскачут округ, покричат, стрелами разорятся, да и отъезжают. А мы опосля, стало быть, к ним, с ответом. Ох, и плачут они от ответов наших!

— Сильно плачут? — моментально встрял в разговор Адашев. — Чегой-то до государя вестей таковых не доходит.

— Бьем постоянно, боярин! — возмутился атаман. — Не одно кочевье разорили! Как же не бьем, коли по велению государя дуван нам дозволено в городах русских продавать? Откель мы возьмем его, коли магометян не разгонять?

Андрей подумал о том, что добычу вполне можно получить и с проплывающих мимо купцов, но такие намеки вряд ли укрепили бы дружбу первых покорителей Дона и царского двора. Поэтому Зверев зашел к теме с другой стороны:

— Много ли полону вы освободили, отважные воины? Много душ православных от мук спасли? Что за города и веси огню успели предать?

— На все Божья воля, боярин, — смутился Рваное Ухо. — Коли нет в кочевьях разбитых русского полона, как же мы его освободить сможем?

— Он боярин, я князь, — поправил атамана Андрей, осушил кубок до дна, отодвинул и наклонился вперед, облокотившись на локти: — Что же такое творится, друг любезный? Государь наш Иоанн Васильевич шлет тебе провизию, кормит и поит тебя полную зиму, зелья огненные и прочие припасы дает. На честь воина православного надеется, на служение ваше Господу, самоотречение полное и желание муку принять в битвах с нехристями. Что же он в ответ слышит? Ничего не слышит. Полоняне освобожденные о вас не сказывают, потому как и нет таковых вовсе. От султана османского жалоб к нему тоже никто не шлет, потому как урона никакого империя их не замечает. Чем же заняты вы, витязи христовы? Кровь за веру льете, али кошт казенный проедаете?

— Да мы, княже… — задохнулся от возмущения Саразман. — Да мы кровь… Мы животы… Что ни лето!

— И где? Где? — Князь Сакульский приподнял кружку, заглянул под нее, потом под блюдо с вареными раками, под кувшин. — Где полон освобожденный? Где добыча из дворцов османских? Где добро из шатров ханских? Али вам токмо лес побеждать удается? Так ведь и тот не из земель османских. Русский он, лесок-то. Из порубежья нашего.

— Да мы!.. Да я!.. — вскочил с топчана атаман и даже наполовину вытянул саблю. — Братьями нашими павшими!.. Мы же все!..

— С этого момента поподробнее, — невозмутимо долил себе вина Андрей. — Что — вы? Что делать намерены, дабы доверие государя православного и звание витязей христовых подтвердить?

Рваное Ухо скрипнул зубами, зло пощелкал саблей об окантовку ножен… Однако человек без здравого рассудка никогда не добился бы звания предводителя буйной, вольнолюбивой ватаги. Саразман не мог не понимать, что без поддержки из Москвы, без банальной подкормки хлебом и мясом казаки не переживут ближайшей зимы. А потому, показав немного гнева, дальше жестов не пошел и уселся обратно:

— Добро ханское и байское в Крыму по городам запрятано. И полон там же томится. В садах, на огородах работает, дома и стены кладет, мечети сарацинские строит. Откель пленникам в степи взяться? Кабы в Крым войти — то да, мы бы дувана на сто лет вперед взяли, государю коврами и посудой золотой отдарились. Но как войдешь-то? От нас до него десять ден пути! Да не прогулки легкой, а по кочевьям ногайским, по стойбищам. За каждый переход драться надобно с сотнями татарскими смертным боем. Так ведь мало дойти до гнезда басурманского — перед ним ведь стена выстроена с шестью башнями, ров вырыт столь широкий и глубокий, что струги от моря и до моря проплыть могут. Проход же лишь через единственные ворота и по единственному подъемному мосту в крепости Ор-Капа возможен. Нас же всех на Дону и пятнадцати сотен не наберется. Осьм острогов всего и крепость у Громыславского омута. Коли достойные караулы на стенах оставить, на случай набега, так в поход от силы половина пойти сможет. Ну, может, восемь сотен.

— Восемь сотен — это сила! — хмыкнул Зверев. — Что скажешь, Даниил Федорович? Восемью сотнями воинов, коли с умом распорядиться, не один город взять можно! К чему ломиться через Перекоп, с его валами, рвами и башнями, коли у вас стругов, вон, навалом? По Дону в море Азовское спускайтесь, да и берите любой город, на какой глаз ляжет!

— Легко сказка сказывается, да непросто дело делается, княже, — хмыкнул атаман. — Крепость у османов на реке стоит, нечто не слыхал? Азов называется. Они там каждую ладью, что в море выходит, досматривают с пристрастием, как подорожную плату взимают. Тайно мимо них не проскочить. А коли лодочкой просочиться, так в лимане у османов две галеры завсегда сторожат. Либо так потопят, либо с пушки достанут. Нечто мы не думали о сем плане, княже? Дык ведь османы тоже не дураки. О том же догадались и к сему приготовились.

— Приготовились… — насупился Зверев. — Нет, Саразман, все это пустые разговоры. Чтобы понять что-то, надобно своими глазами посмотреть. Тогда и видно будет, можно пройти или нет.

— Быстро сего не сделаешь, княже, — предупредил атаман. — От нас до Азова три перехода на перекладных. Да обратно столько же. Там, вестимо, на осмотр время уйдет не один день. Опосля уж и лед встанет. Снег в степи наметать начнет. Как назад в Москву выберешься?

— Я назад не тороплюсь, Саразман, — покачал Андрей головой. — Я сюда за османскими головами приехал, а не за твоими обещаниями. Пока самолично всех не вырежу, не успокоюсь.

— Любо, княже! — поднял свой кубок атаман. — Слова мужа достойного и честного слышу! Так давайте выпьем, да к люду пойдем? Мыслю, котлы уже кипят и пиво рекою льется. Заскучают без нас наши казачки.

— Пиво-то у вас откуда и вино? — опять полюбопытствовал Зверев. — Не сеете, не пашете, пасек не держите. Откуда хмель берете?

— Так зипуны же не проедают, княже, — поднимаясь, довольно расхохотался атаман, — пропивают их казаки. Чего добро беречь, коли каженную весну к смерти готовимся? Добычу всю в городах русских на вино и хмель меняем, и до весны голова ни о чем и не болит!

Пировать казаки умели, тут им в мастерстве было не отказать. Они пили самозабвенно, ненасытно, мало отвлекаясь на закуску и ухитряясь падать без сил не на заснеженной холодной улице, а в уютных юртах, внутри которых постоянно горели костры. Такой лихой и прагматичной дисциплины Зверев не видел еще никогда: у степных воинов имелся график дозорной и пьяной службы, когда часть казаков выходила на стены и башни следить за подступами к острогу, выпасала лошадей, часть следила за кострами, закуской и тем, чтобы никто не замерз на улице. А главное — за тем, чтобы к заутрене на службе в храме стояли все бойцы до единого. Дежурили обитатели острога, естественно, по очереди, и те, кому выпадало выходить на службу, ту или иную, ни единой капли хмельного не брали в рот с первой минуты и до последней!