Война в Небесах - Чарльз Уильямс

Поначалу ему показалось, что заметки к делу не относятся. Они попадались часто — на форзацах, на полях, а то и прямо поверх текста, и содержали обрывки молитв, междометия, даже целые фразы. Иногда фразу, наспех записанную над строкой, переписывали на полях и подчеркивали; как правило, речь шла о милосердии Господнем. Часто повторялось исступленное «Верую! верую!», например, против стиха «Бог есть Любовь».

Правда, были тут и вопросительные знаки, причем фразу тоже подчеркивали, например, было жирно подчеркнуто: «Отойдите от меня, делающие беззаконие» и «тот, который есть скверна, в скверне и останется». Такого же внимания удостоилась фраза:

«Я предал его сатане». Слова и речения о непростительных грехах были обведены рамочкой, так же как «Он проявит жалость, к кому пожелает». Среди каракулей встречались и комментарии, написанные очень четко. Так, аккуратно выведенное «ложь» отмечало стих «Бог пребудет всем во всем», а напротив «Примиряющий мир в Себе» стояло четкое «Не правда!»

Оборот титульного листа и шмуцтитулы, разделяющие книги, заполняли более пространные рассуждения. Разобрать их было нелегко. Первое из них как бы открывало дискуссию о том, обещано ли нам спасение и завершалось словами: «Я проклят».

Видимо, речь шла об упражнениях религиозного маньяка, мало что дававших инспектору. Он ничуть не приблизился к ответу на вопрос, почему Петтисон (если это его труп лежал под столом в издательстве) дал себя убить. Вдруг в конце Второзакония инспектору бросилось в глаза слово «Грегори».

Только одно слово, но оно пробудило в душе Колхауна угасшую было надежду. Нет, подумал он, одно дело — прочитать имя человека, и совсем другое — доказать, что именно этот человек убил писавшего. Он продолжал перелистывать страницы.

В конце Книги Иова обнаружилась запись: «Он не даст мне уйти, но Иисус не даст увести меня». «Он» могло, в сущности, относиться и к Грегори, и к дьяволу, подумал инспектор. Что ж, если у Петтисона с дьяволом сложились особые отношения, еще не все потеряно.

Между двумя малыми пророками попались каракули:

«Я видел ее сегодня. Значит, дома ее нет», — и долго страницы оставались чистыми, пока, наконец, на обороте «Нового Завета Господа нашего Иисуса Христа» инспектор не наткнулся на целое послание.

«Я хочу все это записать. Я — Джеймс Монтгомери Петтисон. Мне сорок шесть лет, и я знаю, что дьявол скоро убьет меня. Я слишком долго служил ему против своего желания и теперь не могу от него избавиться. Когда я услышал проповедь мистера Макдермота, я почувствовал, как сердце мое открылось, Господь пришел ко мне и спас меня. Тогда я свидетельствовал о моем хозяине, ибо он — еще худший грешник, чем я, и понял: нет, от него мне не спастись, он слишком крепко меня держит, ведь я служил ему и дьяволу целых двадцать четыре года, с того самого момента, как он застукал меня на ограблении. Я подделывал для него документы, я видел, как он лжесвидетельствовал против безвинных и отправлял их в тюрьму. Так погибла женщина, которую я соблазнил.

Мне уже не освободиться. Он убьет меня; я вижу это по его глазам, по его лицу». Дальше следовали пылкие воззвания к Богу, а заканчивалась запись такими словами: «Это он посадил Луизу в тюрьму, чтобы помучить меня. Это все он». Намного ниже, рукой более спокойной, было приписано: «Я все равно вернусь к нему, и он меня убьет. Воля Божия».

До самого конца Библии больше ничего существенного не нашлось, но вот, на самой последней странице, в узорной рамочке, стояли слова, четкие и ясные: «М-р Грегори Персиммонс, Калли, Сев. Фардль, Хартфордшир».

Инспектор закрыл книгу и отправился на кухню готовить чай.

Обычно по вечерам Лорд-Мэр-стрит окутывал туман.

Какие-то тошнотворные испарения делали воздух тусклым, а около трех лавок прохожие и в ясные дни замечали про себя, что не то вечереет слишком рано, не то туман понанесло с реки. Однако для Грегори Персиммонса, около девяти часов вечера быстро вошедшего в лавку Димитрия, все выглядело иначе. Аптека представлялась ему бастионом, вздымающимся над Лондоном, боевой башней на спине слона, знаком и пристанищем князя, властителя незримых воинств. Грегори толкнул ногой дверь, вошел и прикрыл ее за собой.

После уличных фонарей в лавке было темновато, только из задней комнаты пробивался свет. Впервые за все это время грека за прилавком не оказалось, но пока Грегори озирался, из-за перегородки послышался голос Манассии.

— Это вы, Грегори?

— Я, — откликнулся Персиммонс, зашел за прилавок и вошел в заднюю комнату. Она оказалась пустой и грязной. На столе у окна, прямо напротив двери, стоял Грааль. Его освещала лампочка без абажура, свисавшая с потолка на длинном проводе. Ни одной книги, ни одной картины, только три стула да высокий запертый шкаф, а на полу — ветхий ковер.

Димитрий сидел на стуле слева от стола, Манассия расхаживал по комнате Когда Грегори вошел, он приостановился и с беспокойством поглядел на него.

— А где мальчишка? — спросил он.

— Не сегодня, — ответил Персиммонс. — Так будет лучше. Не знаю, кто там у нас творит чудеса, но наша пациентка уже на ногах и хочет побыть с сыном. Пусть побудет до завтра, так мы договорились, а завтра после обеда мы с ним отправляемся в Лондон, поглядеть… черт, забыл, на что мы собирались поглядеть. Неважно. Когда мы покинем Англию?

— Послезавтра, — сказал Манассия. — Я же завтра обещал навестить вашу больную. Но при таком обороте не знаю, стоит ли.

— Пошлете телеграмму: «Задерживаюсь, буду позже», — предложил Грегори. — Мы к этому времени доберемся до Харвича.

— А может, плюнуть на мальчишку, — мрачно предложил Манассия. — Лучше бы не связываться. В путешествии это обуза.

— С путешествием все в порядке, — отвечал Грегори. — Джесси тоже едет — ну эта, которая за ним смотрит. Не беспокойтесь, дело чистое. Родни у нее нет, знать она ничего не знает, но с нами поедет. Эта маленькая сучка давно положила глаз на хозяина Калли, мистера Персиммонса. Она только и ждет, чтобы я ей свистнул, и поедет куда угодно.

Манассия кивнул, но не отступился.

— Но зачем нам тащить с собой мальчишку? — повторил он.

— Я обещал его на шабаше, — объяснил Грегори. — Не так уж часто подворачивается такая чистая жертва. Он ужасно ко мне привязался. Попробуем сделать из него владыку силы. Глупо упускать такой случай. А от Джесси, если не пригодится, нетрудно избавиться. Ну, а вы что решили? — ом подошел к столу. — Возьмем это с собой, или вы все еще хотите его уничтожить?

— Я передумал, — сказал Манассия. — Возьмем. Может быть, вы были правы тогда.

— Когда это? — рассеянно спросил Грегори. Тихо насвистывая, он разглядывал Чашу на столе.

— Когда говорили, что его можно использовать, — напомнил Манассия. — Мне подумалось, что с его помощью можно уничтожить и небо и землю в обычном понимании. В этой чаше от смерти не меньше, чем от жизни. А вдруг окажется, что для смерти она подходит даже лучше? Они болтают о своих мессах, вы помешались на черных мессах, а я вот думаю, что над Чашей можно отслужить такую мессу смерти, что вся земля взорвется. Жаль только, нам это не по силам.