Дарители. Книга 5. Сердце бури - Екатерина Соболь

Агата закатила глаза, пользуясь тем, что он не смотрит. Она уже отошла от потрясения и теперь всем своим видом показывала, что девушек недооценивать не стоит, но глаза у нее были красные, лицо осунулось, – наверное, страшно было сидеть одной в своей лавке волшебных предметов, когда мир вокруг начал терять цвета. Да и в приключение она ринулась мгновенно, как человек, ошалевший от одиночества. Но все эти соображения Генри решил держать при себе и спросил только одно:

– Отчего умер твой отец?

«Сердце больное», – написала она.

Ну конечно – раз не было ребенка, которого Освальд мог украсть, Джоанна во дворце не селилась и хранителя казны не убивала. Похоже, оживить мертвых рокировка не помогла, только причины смерти изменились.

– А вторая половина? – вдруг спросил Джетт, ткнув Эдварда пальцем в спину. – Ты сказал: «Половина думала, что она погибла».

Эдвард покосился на Агату.

– Вторая – включая меня, твою мать и всех девушек, которых я подслушал, – думала, что тебя похитил какой-нибудь парень из-за стены, и вы теперь живете долго и счастливо в хижине среди огородов, пасете овечек или чем там еще крестьяне занимаются.

Агата вытаращила глаза и залилась краской.

«НЕТ, – вывела она огромными буквами и сунула табличку под нос всем по очереди, а потом, убедившись, что мысль до них дошла, перевернула табличку и прибавила: – Я одна. Была одна и всегда буду».

– А вот это очень жаль, – вставил Джетт и задергал глазом, будто не мог решить, подмигнуть им или многозначительно поднять бровь.

Генри на секунду прижал руку к лицу и тяжело вздохнул. Он никогда не разберется, как у людей устроены брачные игры.

«Ну, времени с этим разобраться у тебя немного осталось, – флегматично заметил огонь ему на ухо и тут же прибавил: – Ладно, извини, извини. Никак не отвыкну от привычки доводить тебя до белого каления».

– А в дворцовом фольклоре такая красивая история была, – задумчиво протянул Эдвард. – Он – ну, воображаемый красавец-крестьянин – жил себе в скромной хибарке на городской окраине и вот однажды задумал обокрасть королевский дворец. Забрался на стену, а ты гуляла в саду. Пораженный твоей красотой, он едва не упал обратно и решил вместо сокровищ похитить твое сердце.

– О, неплохая история! – оживился Джетт. Агата, кажется, была с ним согласна. – Только вы уж определитесь, горожанин он, крестьянин или грабитель. Это, знаете ли, не одно и то же – хотя откуда вам знать, ваше высочество.

Эдвард наградил его мрачным взглядом через плечо, но Генри поймал себя на том, что в этой версии трудно испугаться Эдварда всерьез, несмотря на его рост, ширину в плечах и размер кулаков. Генри удивило, насколько хмурым, серьезным и издерганным выглядел его Эдвард, его брат, по сравнению с этим прекрасным принцем. Вывод был неутешительный: похоже, источником всех проблем и грусти в жизни Эдварда был он сам. Генри сжал губы, впервые подумав о том, как хорошо, что никто его не помнит. Если бы не рокировка, им так тяжело было бы расставаться, а теперь Эдварду будет все равно, – и это единственный подарок, который Генри мог ему сделать.

Генри вздрогнул, когда Агата подергала его за куртку и сунула ему в руки мелко исписанную табличку. Краем уха он слышал, что ее расспрашивали про Джоанну и заклятие, – и теперь Агата всем по очереди показывала ответ.

– Поцеловать бедняка? – ужаснулся Эдвард, но Агата только фыркнула и покачала головой.

Джетт уже открыл рот, чтобы внести свою лепту в беседу, но тут Генри вскинул руку, и он послушно замер. На чужую силу у Джетта чутье было отличное, и он сразу понял, что Генри – не тот человек, с которым стоит препираться.

– Стойте, – выдохнул Генри. – Видите?

Несколько секунд все бессмысленно всматривались туда, куда он показывал, а потом лоб у Эдварда разгладился.

– Похоже, мы идем, куда надо, – выдохнул он. – Я бы на месте Хью устроил везде бардак, а вокруг себя оставил бы все, как положено.

Среди холмов – а это все же были холмы, не скалы: то, что Генри издали принял за камни, оказалось иссохшими остатками травы, – висел утренний туман, едва заметный на фоне серого неба. Видимо, где-то там была река, и в слабой дымке, клубящейся над ней после ночного холода, мерцал слабый проблеск синего цвета. Он то исчезал, то появлялся, когда бледному солнечному лучу удавалось снова упасть под тем же углом.

– Ух ты, – выдохнул Сван, который не произнес ни слова с тех пор, как они сюда перенеслись.

И все кивнули. Ничто и никогда еще не казалось Генри таким ярким, как этот неверный синий блик. Что-то внутри его поверило, что красок больше не будет, – а теперь пело от радости.

До холмов они добрались со скоростью, которой Генри даже не ожидал, – но, видимо, не только ему хотелось быстрее попасть туда, где остались цвета. Они шли среди черных склонов уже минут десять, когда путь им преградил здоровенный камень с выбитой на нем старинной надписью:

«Дальше не ходить».

– Вы же помните сказку? – пробормотал Джетт. – В Краю изобилия изобилие – просто видимость, там все ядовитое.

– А я в детстве мечтал туда попасть, – дрогнувшим голосом сказал Сван. – Только Хью говорил, что такого обжору, как я, нельзя в такие места пускать: схвачу первую же грушу и отравлюсь.

В этот момент Генри впервые понял, как Свану, наверное, было приятно, что после исчезновения Хью никто его больше не обзывает по десять раз в день.

Сотню шагов спустя им попалась еще одна надпись на камне, которая строго советовала держаться подальше.

– Видимо, предки защитили это место, чтобы никто не лез, – пробормотал Эдвард. – Ох, я даже не знал, как приятно делать что-нибудь запрещенное.

– Будете почаще за стену выходить – узнаете, – фыркнул Джетт и сразу как-то изменился в лице. – Ну, для начала нужно дожить до вечера.

Тишина тут стояла такая, что мягкий плеск воды Генри различил еще издалека. Река оказалась широкой, но сонной: вода ползла бесшумной серой змеей, изредка перекатывая камешки на дне. Иногда в воде мелькали синие и желтые блики, на другой стороне тянулись холмы, и в них кое-где даже хилые зеленые травинки сохранились. Каменное объявление номер три лежало прямо у реки:

«Последнее предупреждение! Войдете в реку – сами виноваты».

– За триста лет она обмелела, ничего не случится, – отмахнулся Эдвард и зашагал вперед.