Искренне ваш Шурик - Людмила Улицкая

Пыльные книги в два ряда на открытых полках, картонные папки на грубых завязках, исписанные стопы мятой бумаги… Полные собрания сочинений Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, и впридачу Мао Цзэ-дуна… Жилье аскета и безумца.

Шурик уже давно смирился с необходимостью заходить к старику с лекарствами и продуктами, но политпросвет, беседы, подлинный хлеб этой заходящей жизни, были непереносимы. Старик ненавидел и презирал Брежнева. Он писал ему письма – разборы экономической политики, полные цитат из классиков, – но сам был в этом мире настолько несуществующей величиной, что его не удостаивали не то что репрессиями, но даже просто ответами… Это обстоятельство его огорчало, он постоянно жаловался и предрекал новую революцию…

Шурик выложил на стол продукты из Олимпийского буфета – заграничный плавленый сыр, затейливые булочки, сок в картонках и коробку мармелада. Старик посмотрел недовольно:

– Зачем ты тратишь лишние деньги, я все люблю самое простое…

– Михаил Абрамович, честно говоря, я все купил в буфете. В магазин просто не успеваю.

– Ладно, ладно, – простил его Михаил Абрамович. – Если в следующий раз ты зайдешь и меня не застанешь, одно из двух: или я уже умер, или я пошел сдаваться в больницу. Решил, что пойду в районную, как все советские люди ходят… И Вере Александровне мой сердечный привет. Я, честно скажу, очень по ней скучаю…

Страдающий бессонницей Мармелад долго не отпускал от себя Шурика, и только в половине второго Шурику удалось рухнуть на свою кушетку.

Все было учтено и рассчитано, но ночью раздался телефонный звонок: Матильда Петровна звонила из Вышнего Волочка. У нее образовалось срочное дело. Она жила теперь в деревне безвыездно по полгода. Деревенская жизнь затягивала, огородные грядки и сад увлекали ее больше, чем прежняя художничья работа. Все чаще смотрела она на старую грушу или на валун у околицы деревни с чувством, похожим на вину: с чего это она, по какому праву извела столько древесины и красивого камня на свои скульптурные упражнения? Теперь она все больше любовалась простой деревенской красотой, для чего посадила мальвы и развела кур. С завистью поглядывала на соседскую козу, розовато-серую, с дымчатым рогом. Красавица коза, взять, что ли, от нее козленка… Наняла работяг поправить старый колодец.

Ходила в старой длинной юбке, босиком, как деревенские тетки давно уже не ходили. Они посмеивались: ты что, Мотя, как нищая ходишь?

И звали ее в деревне не Матильдой Павловной, а Мотей, как мать назвала.

В тот год колхоз стал с ней судиться: дом-то она унаследовала по закону, но земля, на которой он стоял, была колхозная, и теперь хотели отрезать приусадебный участок. Подали в суд, умные люди ей присоветовали, что землю она может откупить под дачу. И ей срочно понадобилась справка, что она состоит членом Союза художников и имеет какие-то дополнительные против обычных граждан права на покупку земли. Все это была глупость, но глупость государственная, общепринятая, и поразить эту глупость можно было только такой же глупостью, вроде этой справки. Матильда позвонила в МОСХ, договорилась, что справку ей сделают, но секретарша, у которой лежала справка, уезжала в отпуск на юг, и Матильда, просидев ночь на переговорной станции, дождалась, покуда починили оборванный где-то провод и соединили ее с Москвой и просила теперь Шурика срочно, не позднее сегодняшнего вечера, заехать к секретарше на работу или домой и забрать эту справку… Суд был назначен на послезавтра, так что завтра необходимо доставить как-то эту справку в Вышний Волочок.

– Сделаю, сделаю, Матильда, не беспокойся! – пообещал Шурик.

Но Матильда уже и не беспокоилась: она дозвонилась до него, а он был дружочек настоящий, никогда не подводил. Матильда спросила про мать, про Валерию, но слышимость для вежливых вопросов была слишком плохая…

– Ты приезжай, Шурик! На подольше! – кричала она в трубку. – У нас после дождей грибы пошли! Да! Вот еще! Лекарство мое не забудь!

– Приеду! Приеду! Не забуду! – обещал Шурик. Грибы его совершенно не интересовали. Лекарство, которое Матильда принимала от высокого давления, он уже купил. Две упаковки стояли в холодильнике. Он проверил еще раз будильник, чтоб не проспать приезд Валерии.

* * *

Поезд прибывал в десять сорок утра, но Шурику надо было сначала заехать к ней во двор, вывести из гаража ее инвалидный «Запорожец», – он давно уже водил ее машину по доверенности, – и погрузить инвалидное кресло.

С самого раннего утра все пошло наперекосяк: сначала отлетели две пуговицы с последней чистой рубашки, и пришлось их пришивать, потом упала с мойки сама собой и разбилась бабушкина чашка, следом за этим раздался звонок в дверь – на пороге стоял Михаил Абрамович с мокрой бутылочкой в руке, просил до работы занести в лабораторию в Благовещенском переулке… Он был такой тощий, желтый и несчастный, что Шурик кивнул и, слова ни говоря, завернул бутылку в газету.

Очереди в лаборатории, по счастью, не было, и он за десять минут дошел до двора Валерии, открыл гараж. Машина, ржавеющая в гараже триста шестьдесят дней в году, не заводилась. Он поднялся в квартиру, попросил нового соседа, заселенного после отъезда бывшего мужа Валерии, помочь, и тот, ворча, спустился вниз. Он был рукастый, этот пожилой милиционер, хорошо относился к Валерии и слегка презирал Шурика.

Сосед открыл капот, произвел какие-то таинственные движения, и машина завелась. Шурик отъехал, но от радости забыл взять кресло. Пришлось вернуться с полдороги, и времени, которого было с запасом, теперь стало в обрез. Поезд, вопреки железнодорожным обычаям, не опоздал, а пришел минут на десять раньше, и Валерия, опираясь на две палки, одиноко стояла на перроне, растерянная и несчастная: с чемоданом и сумкой она не могла пройти ни шагу…

Шурик несся по перрону с инвалидной коляской, совершенно разделяя смятение своей подруги…

Доехали они без приключений. В три приема он погрузил в лифт Валерию с чемоданом и коляской, затащил все в комнату и понесся к своим «турикам». В ресторан вошел ровно в половине второго, когда французы в полном составе томились кучкой, не умея самостоятельно рассесться. Далее следовала кормежка, которой Шурику не полагалось. После ресторана Шурик повел желающих в ГУМ, где происходила закупка последних сувениров. Потом старый доктор из Лиона попросил показать ему аптеку, а толстуха из Марселя желала посмотреть на планетарий. Но очередное «Лебединое озеро» подпирало, и планетарий отменили. Пока балерины порхали над пыльным полом, Шурик успел слетать в Елисеевский: еды у Валерии не было ни крошки. За справкой к секретарше он категорически не успевал. Позвонил и договорился, что приедет завтра рано утром, – она выходила из дому в половине девятого утра, но не на работу, а в поликлинику. После спектакля состоялся прощальный ужин. Назавтра французы улетали в Париж. Шурик поставил сумку с продуктами под стойку администратора гостиницы – за ради Бога. Голодный Шурик переводил меню. Ужина ему не полагалось, и он все пытался улизнуть на минутку, чтобы ущипнуть своей любительской колбасы из сумки под стойкой. Потом пришел представитель «Интуриста» с блядовидной сотрудницей, и пришлось переводить на французский какое-то несусветное «мыло» про олимпийскую дружбу. Далее напившийся доктор из Лиона подволок к Шурику двух проституток, видимо, для переговоров, но девушки, увидев официальных представителей, застеснялись и немедленно растворились…