Иван-царевич и С. Волк. Похищение Елены - Светлана Багдерина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Может, он умер? — раздался над ним мягкий незнакомый голос.
— Нет!!! — ни не секунду не задумываясь, яростно выкрикнул Волк.
— Тогда я, может, смогу помочь? Я знаю, где живет знаменитый лекарь Апокалепсий, и если вы полетите на этом вашем волшебном гобелене, вы там будете через несколько часов. Но нельзя терять ни минуты! — несколько нервно добавил говорящий.
Только теперь Волк поднял глаза.
Перед ним стояла молодая женщина в розовом гиматии, и на прекраснейшем лице ее было написано неподдельное сочувствие, жалость и… и… страх?..
Впрочем, в присутствии Меки эта эмоция являлась преобладающей у подавляющего большинства людей.
— Где живет твой лекарь? — решительно поднялся на ноги Волк.
— На острове Фобос, — быстро ответила женщина. — Я покажу. Возьмите меня с собой…
Ловко лавируя между статуями, лукоморец помчался к Масдаю.
— Ну что, кто победил? — прошелестел ковер, поднимаясь в воздух.
— Мы. Иван ранен. Сейчас погрузим его и быстро — ты понял, БЫСТРО — полетим на какой-то остров недалеко отсюда, к знахарю. Дорогу нам покажут.
Откуда-то с улицы донеслись шум, крики и звон меди.
«На нас идут,» — мелькнула мысль у Серого.
— Мека, Мими, Ирак! Быстрее сюда! — закричал он сверху, пикируя в центр каменного круга.
Втроем они бережно перенесли раненого на Масдая, женщина в розовом поспешно уселась рядом, стараясь расположиться как можно дальше от умильно поглядывающего на нее химерика, и ковер ласточкой взвился вверх, сопровождаемый, как президентский самолет — истребителями, почетным эскортом из двух ухмыляющихся горгон.
Снизу, с лестницы, перекрывая звон меди и стоны умирающих, донесся яростный рев:
— Где ты, проклятая?.. Я убью тебя!..
Женщина вздрогнула и закрыла лицо руками.
Пролетая над городом, Волк рассеяно глянул вниз.
На улицах кипело настоящее сражение.
Одни стеллиандры старательно рубились с другими, а женщины и дети стояли на крышах и бросали всем подряд на головы цветочные горшки и черепицу. Словом, все развлекались, как могли.
«Однако, шуму мы тут понаделали,» — слабо подивился Волк, и тот час забыл бы об этом, если бы Ирак не бросился к краю ковра и не замахал кому-то внизу руками.
— Эй, Трисей, Трисей, мы здесь!.. Смотри наверх!.. Трисей!..
— С края уйди, дурак! — рявкнул Масдай, но было поздно.
С последним, нелепым взмахом рук Ирак подстреленным лебедем закувыркался вниз.
Правильно заметил классик: «Рожденный падать, летать не может.»
Но, видно, в Книге Судеб для него была уже зарезервирована какая-то иная смерть, потому что, вместо объятий мостовой, сына Удала приняли в воздухе сильные руки быстрой Медузы.
Глаза их встретились…
И героини километров и килотонн прочитанных романов в один голос возопили от восторга, а вокруг стали распускаться метафизические розы и запели аллегорические соловьи.
— С тобой все в порядке, о доблестный юноша?.. — автоматически прошептали дрогнувшие губы Мими прочитанные где-то и когда-то строки.
— Благодарю тебя, о прекраснейшая из дев, — срывающимся голосом ответил стеллиандр, — за мое спасение…
— Для меня великая честь — спасти такого мужественного воина, как ты…
— Для меня честь — быть спасенным такой красавицей, как ты… — кажется, он тоже это где-то читал, но никогда не думал, что это может где-нибудь и когда-нибудь пригодиться…
— Твои слова для меня, безусловно, лестны, — зарделась она и потупила взор.
— Это не лесть… Ты действительно… Такая… Необыкновенная… — в поисках нужных слов молодой человек, у которого в школе любимым предметом была физкультура, экстренно перетряхивал мозги, но ничего больше не выпадало подходящего, кроме:
— Но твои косички… косички… они так похожи на змей… иногда…
— Что?!
Соловьи испуганно замолкли, а розы попытались забиться обратно в клумбу.
— Я говорю, твои косички, — продолжал ничего не подозревающий Ирак. — По-моему, они просто замечательные! Я никогда таких раньше не видел! Это ты сама придумала?
— Сама, — от удивления и неожиданности соврала Медуза.
Иногда, если хорошо потрясти, из старого ридикюля на чердаке может выпасть бриллиант.
— Кхм, — отважно откашлялся Ирак. — Дева…
— Мими…
— Да, Мими… Какое ласковое имя… О, волоокая Мими, чей стан стройнее кипариса… не старше тридцати лет… а губы… губы… как вишня… две вишни… только без косточек… и черешков… и листиков… а руки твои, словно… словно… у лебедя… крылья… без перьев… а плечи… плечи… тоже есть… как… как… у лебедя…
Волоокая Мими расширила свои большие очи и с открытым ртом слушала признания своего героя. Ни Изоглоссе, ни Хлориде, ни Полифонии — никому из героинь ее романов поклонники никогда не говорили ничего подобного!.. Вот это да!..
Что-то подсказывало Ираку, что над его комплиментами надо бы еще поработать (лет двадцать), и он решил взять быка за рога, пока предмет его внезапного обожания не понял, что ему, собственно говоря, сказали.
— Не согласишься ли ты стать моей женой и войти в дом моего отца… если он когда-нибудь построит дом для себя? — отважно выпалил он.
Пораженная горгона чуть не разжала объятий, но вовремя спохватилась, сконфузилась, покраснела еще больше, вспомнила, что во всех книжках девушки берут тайм-аут на обдумывание этого вопроса, и едва слышно пролепетала: «Да».
— О, как я счастлив!..
— Ах, как я рада!..
И пусть кто-нибудь после этого скажет, что браки совершаются не на небесах.
— А, кстати, почему мы летим по воздуху, как птицы, и не падаем?..
* * *
Доктор Апокалепсий выпрямился, вытер пот со лба тыльной стороной широкой ладони и пошел мыть руки.
— Дедушка, лечите же его скорей! — ухватил его за рукав Волк, стараясь заглянуть старику в глаза.
— Я мертвых не лечу, юноша. Его земной путь кончился еще часа два назад. Мне очень жаль, но теперь о нем сможет позаботиться только Эвтаназий, бережно донеся его до царства мертвых — Сабвея. Лекарства смертных тут бессильны.
— Но нет… Нет… Нет… Вы не поняли… — отчаянно замотал головой Серый. — Этого не может быть!.. Этого не может никак быть!.. Вы не поняли!.. Он не может умереть!.. Это… Это… Это неправда!.. Не верю, нет!.. Нет!.. Иван!.. Иванушка!.. Миленький!.. Что ж они сделали с тобой, уроды окаянные!.. Ванечка!..
И Серый упал на тело друга, обнял его, как будто надеясь так передать ему кусочек своей жизни, и зарыдал.