Её звали Лёля - Дарья Десса

она бы сильно рассердилась. Но теперь безмятежно лежала рядом с Тёмой, стыдливо прикрывшись одеялом, и ощущала, как по её телу пробегают приятнее искорки.

Это были слабые остатки той молнии, которая пронзила её тело несколько минут назад, заставив трепетать каждую клеточку. Источником её был мощный взрыв, произошедший там, внизу, куда она теперь даже посмотреть боялась: вдруг там что-то сломалось и повредилось? Хотя и знала, как медик: страшных последствий для организма то, чем они занимались с Тёмой, не имеет. Ведь они сделали всё по любви.

Правда, в самом начале было немножечко больно, только любимый постарался быть очень аккуратным, и когда преграда на пути к женской судьбе была преодолена, дальше неприятные ощущения сменились наслаждением. Не сразу, постепенно, словно накапливались где-то глубоко в теле, а потом неожиданно стали распространяться во все стороны.

Ну а все-таки, что там? Говорят, раньше, после первой брачной ночи, невеста обязана была вывесить во дворе не всеобщее созерцание простыню с доказательством её непорочности. «Теперь такого нет, все-таки в советской стране живем», – подумала Лёля. Но все-таки не выдержала и с интересом нырнула вниз, а потом, оттуда, из горячей глубины, и произнесла:

– Вот иди, посмотри, что ты натворил.

– Кто натворил? Я? – удивился Тёма.

– Ну не я же. – голова Лёли показалась из-под одеяла. Она загадочно улыбнулась и поманила парня пальчиком. – Иди-иди, полюбуйся на дело рук своих.

– Да что же там такое? – шутливо спросив, Тёма нырнул следом. Под одеялом послышалась возня, тихий шепот.

– Вот, видишь? – спросила Лёля

– Да где?

– Вот тут.

– Ой… Это… то самое? – удивился парень.

– Да, оно. Доказательство, что я ещё полчаса назад была девицей, а ты меня соблазнил, – сказала Лёля и коротенько хихикнула.

– Это ещё разобраться надо, кто кого соблазнил, – в шутку ответил Тёма и поспешил наружу – под одеяльным пологом было нечем дышать. Он бессильно повалился головой на подушку, рядом улеглась Лёля.

– Конечно, ты меня, – продолжая шутливый разговор, заметила Лёля. – Ты же мужчина, инициатива всегда от вас исходит. А мы, что ж… скромные исполнительницы вашей воли.

– Не смеши, Лёля, – улыбнулся Тёма. – Уж из тебя исполнительница, да ещё скромная, ну никак не получится. Ты человек с собственным мнением, личность цельная и сильная.

– А ты перестань мне льстить, – сказала девушка. Хотя самой было ужас как приятно всё это слышать. И даже то её не рассердило, что любимый высказал ей, по сути, прямой намёк. На самом деле, конечно же, это она была инициатором их сближения. Артём пытался удержать себя в рамках приличий, когда они стали целоваться у печи. Но девушка, когда он попробовал отстраниться и прекратить их ласки, прекрасно понимая, к чему они ведут, лишь сильнее обхватила его тонкими руками.

Конечно, Артём вполне мог вырваться. Но кто же станет это делать, если твоя девушка проявляет столько уверенности? А главное – вскоре ей предстояло уйти на фронт, и хотя точная дата была неизвестна, сам по себе этот факт тревожил и не оставлял времени на обдумывание поступков. Если Лёля решила стать его женщиной, он даже не подумал ей отказывать в этом желании.

Да, она прежде много и часто говорила о том, что первое соитие в жизни девушки – это исключительная привилегия первой брачной ночи. Только вот замуж выходить она явно не собиралась. Может, теперь передумает? Хотя ожидать от Лёли подобных перемен – дело обреченное на проигрыш. Она очень упрямая. «Да, но все-таки ведь бывают, как оказывается, исключения?» – подумал Тёма.

В конце концов, показав характерные пятна на белой простыне, Лёля сама сказала, что он теперь должен жениться. Так чего же тянуть?

– Я с удовольствием на тебе женюсь, моя хорошая, – сказал Тёма, проведя рукой по распущенным светлым волосам Лёли, которые раскинулись по наволочке.

– Ты что, Тёмочка! – улыбнулась она неожиданно. – Я же пошутила. Это навроде традиции такой: если парень лишает девушку невинности, то обязан жениться. Как в старину делали, помнишь?

– В старину много чего делали из того, чем мы теперь не занимаемся, – ответил Артём. – И потом, ты же сама говорила: это все мелкобуржуазные штучки. А у нас страна свободная, советская, и нам их дремучие принципы ни к чему.

– Это ты верно подметил, – улыбнулась Лёля в ответ. – Подловил меня, не скрою.

– Знаешь, а ведь я очень серьезно. Правда, давай поженимся. Ну, если не хочешь свадьбу, и я понимаю, у тебя все-таки недавно погиб отец, то можем просто пойти в ЗАГС и расписаться. Тогда на фронт, если не передумаешь, отправишься замужней женщиной. Уважения к тебе больше будет, приставать не посмеют.

– А разве красноармейцы пристают к женщинам-однополчанам? – искренне удивилась Лёля, и Артём прикусил язык. Сболтнул лишнее. Сам-то он слышал несколько историй от раненых в госпитале (студентов туда отправляли на практику) о том, как непросто женщинам на войне: слишком много мужского внимания, порой даже чрезмерного и настырного. Вот и приходится искать себе покровителя среди офицеров. Таких женщин называют ППЖ – «походно-полевая жена». А тем, у кого такого «фронтового мужа» нет, приходится отбиваться от настойчивых ухаживаний и даже приставаний.

Но говорить такое Лёле Артём не решился бы, и потому постарался всё свести к шутке:

– Как не пытаться ухаживать за такой красивой девушкой?

– А я правда красивая?

Лицо Тёмы стало серьезным. Он повернулся к девушке и сказал, пристально глядя ей в глаза:

– Да, ты красивая. Для меня – самая прекрасная на свете.

– Ой, Тёмочка, ты и котяра! – засмеялась Лёля.

– C чего это вдруг?

– Ластишься слишком сильно.

– Это потому, что я тебя очень люблю.

– И я тебя, – ответила девушка и потянулась к парню. И снова на некоторое время весь мир для них сузился до пределов этой узкой длинной комнаты с высоченными, больше четырех метров, потолками, – наследством старорежимной архитектуры. «Здесь у тебя самолетики можно запускать», – пошутила однажды Лёля. «Я пробовал в детстве. Забавно получается, когда он парит там, в вышине», – ответил Тёма.

Вокруг них сейчас не было ни этого старинного дома с внешними кирпичными стенами метровой толщины и огромными, почти два с половиной метра в высоту и полтора в ширину, окнами, теперь заклеенными крест-накрест полосками бумаги и с приколоченными к рамам