Тварь 1. Графские развалины - Виктор Точинов

Очевидно лишь, что полная расшифровка рукописи сил и времени отнимет немало.

Кравцов решил пока выписать все ключевые слова, изображенные печатными буквами.

Обнаружилось их на двадцати четырех страницах пятнадцать, причем некоторые были объединены в короткие фразы: «КАСКА», «ОПЯТЬ СНОВИДЕНИЯ!!!!!!!!!!!», «СНОВА ПОТОП», «КЛАДБИЩЕ – ДАТЫ», «ГДЕ ЦАРЬ???????», «АРХИВАРИУС», «ХОД ИЗ КАБИНЕТА???», «ЛЕТУЧИЙ МЫШ» (именно так, в мужском роде, без мягкого знака).

Под словом «АРХИВАРИУС» стояли семь цифр – их Пинегин писал достаточно разборчиво. Номер телефона. Судя по первым двум – «47» – жил абонент неподалеку, в Царском Селе.

Архивариус… Похоже, мысли Вали Пинегина шли в том же направлении, что размышления Кравцова. А именно – что стоит побольше разузнать о прошлом старого дворца.

Но прошлое, как выяснилось, не терпит любопытствующих.

И бьет их по головам.

Кирпичами.

2

Прошлым летом – спустя два года после смерти Марьяны Гносеевой – в жизни Гнома исподволь наметилась проблема. С покойной матерью, на первый взгляд, прямо не связанная – смерть той была единодушно признана естественной и вполне закономерной. Но корни проблемы уходили в прошлое. В годы, проведенные Гномом под нависшей тушей матери.

Произошло следующее: постепенно Гном перестал «ловить кайф» от аутодафе на Кошачьем острове. Сжигаемые кошки уже не казались ему Марьяной – ни жирные, ни тощие. Три или четыре раза – в том числе с похищенной у Борюсика домашней пушистой Кутей – Гном не смог кончить… Необходимо было как-то исправлять положение.

Преодолевая отвращение, он попробовал начать половую жизнь с девушками, выбирая самых подтощалых. Красотой и обаянием Гном не блистал, но с тремя партнершами – по очереди – у него дело заладилось. Поначалу…

Никакого удовлетворения Гном не получил. Если и случались оргазмы, то проходили крайне болезненно, точь-в-точь как под Марьяной. А от желания задушить третью партнершу он вообще удержался с огромным трудом. Та, ничего не подозревая, без предупреждения оседлала его в позе «наездницы»… На этом гетеросексуальная жизнь Гнома завершилась.

Не возбуждало теперь Гнома даже маленькое невинное удовольствие – прийти в вечернем сумраке на кладбище и помочиться на могилу матери. Уже несколько месяцев он не совершал этих походов.

Гном и сам не подозревал о том – а расскажи ему кто-нибудь, ни за что бы не поверил, – но ему не хватало Марьяны. Бывает и так. Иногда сексуальность основывается не на любви – на ненависти… Других подходящих объектов для ненависти у Гнома не нашлось, кошек он давно перерос.

Полгода назад у него мелькнула смутная вначале идея, которая постепенно становилась все более реальной и к концу нынешней весны окончательно оформилась.

Гном решил вновь попробовать свои силы с девушками.

Но иначе, не на унаследованном от матери диване и не прежним способом.

На Кошачьем острове.

Как с кошками.

3

Если хочешь набраться незабываемых впечатлений, то гулять по кладбищу лучше в районе полуночи.

Но в минувшие дни впечатлений Кравцову хватало. И он отправился на прогулку после обеда.

На погосте – вопреки всем мрачным представлениям о подобных местах – оказалось тихо, спокойно, красиво. Умиротворенно. Оградки и кресты (каменных памятников здесь стояло мало) спускались вниз по крутому склону, старые деревья шелестели листвой – молодой, нежно-зеленой – и словно шептали: выше голову, старина, смерть не такая уж мрачная штука…

Удивляла большая скученность старого кладбища. На крохотных семейных участках торчало столько крестов, что поневоле закрадывалось подозрение: не иначе как гробы тут закапывают торчком, вертикально… Но Кравцов знал, что это не так. Хотя порой домовины зарывались на разных уровнях не то что впритирку – внахлест. Дело в том, что грабительские расценки на кладбищах Питера – и официальные, и теневые – заставляли спасовцев зачастую хоронить на деревенском погосте живших и умерших в городе родственников. В Спасовке, например, могилу до сих пор копали патриархально, по старинке – за бутылку казенной…

Прогулку Кравцова вызвало не желание поклониться могилкам родственников. Его заинтересовала фраза из тетради Пинегина: «КЛАДБИЩЕ – ДАТЫ». Кравцов решил, что речь идет именно о Спасовском кладбище. Сейчас он ходил по узеньким наклонным дорожкам и машинально, не глядя на фамилии и портреты, записывал все подряд даты с крестов на лист бумаги: рождение-смерть, рождение-смерть, рождение-смерть…

Ладно хоть свидетелей у его странного занятия не оказалось – пусть и выходной день, но Пасха прошла, а до Троицы еще далеко… На дальнем конце кладбища, впрочем, кто-то возился на могиле – но туда Кравцов не подходил.

Работа шла механически, и мысли были заняты другим. Другой записью в пинегинском дневнике, на той же странице, что и фраза про кладбище: «ГДЕ ЦАРЬ???????»

Вопрос сформулирован без кристальной четкости. Но Кравцову считал, что знает, о чем речь.

Дело в том, что недолгое соседство с последним императором – прикупившим «Графскую Славянку» для охотничьих забав – породила потом массу легенд среди спасовских обывателей.

Например, в двадцатые годы, когда Гражданская война уже отгремела, а коллективизация еще не грянула, жил в Спасовке мужичок с простым таким прозвищем: «Царь». Прозвище еще полбеды, так он и лицом походил на Николашу, благо внешность последнего монарха народ хорошо помнил, хоть и изъяли царские портреты к тому времени отовсюду… Понятное дело, ползли слухи, что один из великих князей любил ходить на сторону, причем, извращенец этакий, предпочитал именно крестьянок фрейлинам да дворцовой прислуге. Мужичок тех сплетен о покойной своей мамаше никак не подтверждал, но, что характерно, бороду и прическу стриг точно так, как носил покойный император. И на прозвище Царь откликался. Может, то было просто безобидное чудачество, которое могло скверно закончиться в бурные тридцатые годы.

Но Царь до великих чисток не дожил, скончавшись скоропостижно и весьма странно – пообедав, пожаловался на боль в животе, которая все усиливалась и усиливалась, и к вечеру умер в страшных мучениях, «скорой помощи» тогда и в помине не было… Вскрытием, понятно, тоже никто не озаботился. Старики, рассказывавшие Леньке Кравцову про смерть довольно молодого Царя, утверждали, что случился с ним заворот кишок, произошедший от съеденных очень наваристых, жирных щей с убоиной, запитых ледяной колодезной водой. Может, так оно и было, дело темное… Кравцова история эта коснулась по простой причине: Федор Павлович Кравцов по прозвищу Царь приходился ему родным прадедом… Когда Леньке исполнилось шестнадцать, в стране происходил бурный ренессанс монархической идеи – наряду с множеством других напрочь позабытых идей. Люди вытаскивали из тайников давно там пылящиеся родословные (или хорошо платили за составление новых) – возводящие их род к Гедеминовичам, Рюриковичам, а то и к самим Романовым… Тогда Кравцов посчитал весьма лестным числить себя потомком, пусть и внебрачным, императорской фамилии. Юношеская дурь, конечно, – но рассказы стариков о Царе он слушал куда внимательнее, чем прочие их пропахшие нафталином байки…