Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра - Теодор Далримпл

диагноза и, возможно, в лечении. Но в данном случае, вопреки заверениям Библии, кроткий ответ не отвратил гнев[39], а лишь усилил его.

— Он расист, — заявил он матери больного. — Он говорит, что его надо оставить в больнице, только потому, что он черный. Если б он был белый, он не захотел бы его так долго держать в больнице.

Друг больного произносил эти слова с такой силой и убежденностью, как будто это самоочевиднейшая истина, да еще и с огромным накалом гнева, так что ему не осмелилась возражать мать пациента. Более того, хотя до этого она вела себя совершенно разумно, теперь она тоже стала держаться воинственно, словно желая тем самым умиротворить разбушевавшегося визитера. Я решил, что она его боится.

Я пытался отвести ее в сторонку, чтобы поговорить с ней наедине, но друг больного не желал мне это позволить, угрожающе вставая между мной и ею.

Что мне оставалось делать? Он вел себя агрессивно, однако не сделал ничего такого, что нарушало бы закон, и я не мог попросить, чтобы его вывели. Я был уверен: попытайся я это проделать, она встала бы на его сторону. В конце концов, она понимала, что со мной встретится еще самое большее два-три раза, да и то кратко, а с ним она будет видеться постоянно — и он вполне способен превратить ее жизнь в ад (из-за самого своего положения в ее жизни). По тому, как он держался, я заключил, что он, вероятно, очень даже готов это сделать. Тем не менее я все-таки некоторое время настаивал на своем, но друг пациента делался все более возбужденным — как и мать больного. Пришедший стал грозиться, что приведет в больницу еще друзей, дабы освободить пациента.

Я так и увидел многолюдную драку в палате: меня наверняка обвинили бы в том, что я ее спровоцировал. В современном мире «проводником нравственности» считается лишь кто-то облеченный властью, а не какой-то там обычный человек.

Мне следовало бы упорствовать и дальше, но я отступился.

— Ну хорошо, — произнес я. — Так уж и быть, я его выпишу, но только на определенных условиях.

Я поставил такие условия: его никогда не будут оставлять одного; врачам и медсестрам позволят регулярно его посещать; ему будут давать все нужные лекарства в соответствии с предписаниями врачей; они (мать и друг) подпишут специальный документ о согласии выполнять эти условия, где будет также отмечено, что я категорически не рекомендовал его выписывать, поскольку для него высок риск суицида, и что они обвиняли меня в расизме, так как я предположил, что ему следует остаться в больнице.

Они охотно подписали (друг — с презрительным видом). Они повезли пациента домой, скомкав свой экземпляр договора и бросив его на пол сразу же после выхода из палаты (где я его потом и нашел). А примерно через четыре недели я услышал, что пациент покончил с собой при помощи выхлопных газов автомобиля. Мать и друг, конечно же, не стали придерживаться моих условий: они не пускали в дом врачей и медсестер, а те не пытались настаивать.

Еще через некоторое время мне пришло письмо от коронера, просившего меня подготовить отчет об этой истории. Я повиновался — не без определенного элемента Schadenfreude[40]. Да, смерть этого молодого человека, конечно, стала трагедией, но меня оскорбили — и я оказался прав.

Строго говоря, я мог бы тогда принять решение вопреки мнению матери и друга пациента (друг вообще не имел никаких юридических прав в этой истории): в законодательстве был пункт, позволявший мне это сделать. Более того, меня могли бы обвинить в халатности за то, что я не использовал этот пункт. Но я отправил коронеру копию договора с условиями, которую они подписали (там содержалось и их признание того факта, что они меня оскорбили).

Горе матери, несомненно, было достойно сострадания, но не за мой счет: я вовсе не хотел, чтобы решили, будто я не справился со своими обязанностями. Да, я проявил слабость, когда поставил стремление избежать буйной стычки в палате выше интересов моего пациента. Но и мать проявила схожую слабость, к тому же вела себя со мной оскорбительно — и я не мог отыскать в своем сердце особого чувства вины по этому поводу.

Что касается пресловутого «друга», то едва ли он ощущал сильное раскаяние, не говоря уж о чувстве вины. Я решил, что он способен легко включить каждую случайность, каждое несчастье в свое параноидальное видение мира: ему кажется, что он закован в броню, которая дает ему превосходство над этим миром. Из-за этого он видел себя жертвой вне зависимости от своего поведения; это освобождало его от необходимости самоанализа.

Его ошибка состояла не в предвзятости (в данном случае — убежденности в том, что все происходящее в обществе объясняется расизмом). Ведь все мы, выходя в мир, имеем те или иные предрассудки, без них не обойтись. А всякий, кто думает, будто предрассудков у него нет, обманывает себя.

На самом деле ошибка этого юноши, скорее, заключалась в его нежелании рассмотреть эту свою предвзятость в свете конкретной истории. Это нежелание привело в данном случае к катастрофическим последствиям. Но мировоззрение так драгоценно для человека (и при этом так хрупко: оно подвергается риску даже от единичного контрпримера), что он готов принести на его алтарь даже саму жизнь.

Ни одно доброе дело не остается безнаказанным

Мне предъявили обвинение в халатности лишь однажды. Это сделал человек, который впоследствии убил свою мать. Я не утверждаю, будто эти два события как-то связаны между собой. Но этот случай все равно преподал мне важный урок.

Этот человек проходил (не у меня) курс лечения от психоза, так как во время этих психотических эпизодов он совершал насильственные действия в отношении других — в том числе и собственной матери. Его лечили с помощью мощных транквилизаторов, которые иногда (пусть и редко) дают побочные эффекты, угрожающие жизни. Его врачи почти до последнего не могли распознать, что у него имеют место такие эффекты. Он провел несколько недель в отделении интенсивной терапии. Он выжил, но вполне мог бы там и умереть.

После того как он выписался, я несколько лет не получал от него никаких известий. А потом мне вдруг пришло письмо от его адвоката, просившего меня предоставить медицинский отчет.

Как выяснилось, его клиент решил подать в суд на своих докторов — за халатность. Установленный законом срок подачи такого иска уже прошел,