Поверженные правители - Роберт Холдсток

Эфемера — это срок упражнения, срок подготовки. Тело мертво, но жизнь, тень может мгновенно исходить из блеска глаз, пока глаза не закрыты.

Несомненно, Тайрон должен был вскоре понять это, но он застал хотя бы последний проблеск ее жизни. Я был рад за него.

Тем временем я вышел во двор к Ниив. Там сидели две служанки. Они чистили апельсины и взглянули на меня без интереса.

— Где девушка? — спросил я.

Младшая нахмурилась:

— Она вернулась на улицу. Ей хотелось увидеть праздник. Сказала, что с ней ничего не случится.

Улыбки, которыми они обменялись, всезнающие, издевательские, усилили мою тревогу за бестолковую северянку. Ниив, как и все мы, кроме Тайрона, была чужой в этом городе близ Мастерской дисков. Вместе мы были в безопасности; разделяться, в одиночку блуждать по лабиринту улиц было глупо и опасно.

Я выбежал на улицу, на яростный солнцепек. Старшая служанка выскочила за мной, затворила дверь, оставив меня снаружи. Почти тотчас же из-за угла повалила толпа, притиснув меня к стене дома.

То были дети, большие и маленькие, украшенные гирляндами цветов, серо-зеленых листьев и трав, одетые в бледно-зеленые или ярко-желтые туники. Лица мальчиков раскрашены лазурью, девочек — багрово-красной краской. Их бурный поток обтекал меня: бесчувственный, звенящий пронзительными голосами. Потом позади них раздался крик, и все, как один, повернулись и бросились обратно по улице. Тут откуда-то еще прозвучал рожок, и они снова, как один, повернулись, прошли по своим следам, снова обходя меня: единый разум, единая цель, торжество паники.

И среди них я заметил вдруг нераскрашенное лицо и знакомую копну волос. Ниив была мала ростом, ниже многих детей, но ее сияющее лицо бросалось в глаза, как комета в небесах. Я бросился в несущуюся толпу, пробился сквозь гущу маленьких тел, напирающих в спешке, вливающихся в узкий переулок навстречу зову рога.

Мне удалось ухватить Ниив за плечо. Она обернулась в страхе и ярости. Глаза у нее горели. Захваченная общим безумием, она уставилась на меня, не узнавая. Я держал ее крепко, хотя девица визжала и отбивалась, и наконец последние струйки людского потока обогнули нас. Улица затихла.

Глаза ее стали осмысленными. Экстаз отступил. Она шагнула ко мне и спрятала лицо у меня на груди.

— Как странно, Мерлин! Как странно!

— Что ты наделала? — шепотом спросил я. — Что позволила себе натворить на этот раз?

— Странно, странно! — твердила она, сжимая меня в любовных объятиях.

Она попыталась поцеловать меня. Я отстранился. Ее хватка стала крепче, ее руки протянулись к моим щекам, она склонила к себе мое лицо. Она задыхалась от ужаса, дыхание ее прерывалось, да и сама она вся дрожала, на миг приникнув ко мне в поцелуе — на жаркий безумный миг, пока я не отшвырнул ее к стене дома.

Тогда она, присев на корточки, зарычала от разочарования и злобы. Ее глаза, казались, говорили: «Ты будешь мой!» или, может быть, «Как ты смеешь!».

Я снова спас ее, ласково подняв на ноги.

— Расскажи мне о странном. Что было странным?

Уже спокойнее она повернулась в моих объятиях и склонила голову мне на грудь.

— Женщина, — сказала она. — Женщина-укротительница.

От этих слов мне стало не по себе. Слова ее принесли с собой знакомое чувство. Они напомнили мне след, оставленный женщиной в пещере Акротири, когда мы впервые вошли в гавань этого острова несколько дней назад.

— Так странно, Мерлин, — повторила Ниив. Или она все еще была не в себе?

Я попросил ее описать, что она видела и слышала, но слова не шли у нее с языка, не желали принимать в себя то, что восторгало и пугало ее.

Я решился заглянуть за ее глаза: легкое прикосновение к свежей памяти, ничуть не затрагивающее будущего или более глубоких чувств, — только столкновение с толпой — нет, роем детей.

Глаза, когда я прошел сквозь них, стали хитрыми, словно она сознавала, что я делаю, а потом меня закружило!

Она бежала не по вьющимся улочкам городка, а вдоль тропы, змеей уводящей в горные леса. И вопила на бегу — один голос среди крика и завываний множества голосов, принадлежавших как будто не людям, а диким котам. Волки и собаки порой охотятся стаей, но здесь была свирепая кошачья стая, причем огромная: я никогда не видел такого множества кошачьих.

Была в них и другая странность: что-то волчье присутствовало в них, как если бы два зверя слились в проворную, злобную, чудовищную химеру.

Мы (я видел глазами Ниив) сбивались дюжинами — в стаю, в рой, в единое существо — и неслись сквозь ночной лес вверх-вниз по озаренным луной склонам, на запах одного создания.

А позади нас — зов и песня, и каждый призыв, каждый перелив мелодии направляет нас, заставляет поворачивать, брать новый след, настигая исходящую ужасом жертву…

Только когда улеглось смятение, я различил одинокую фигуру на склоне горы: женщину с развевающимися волосами, восседающую, как мне показалось, на спине гигантского волка.

Руки ее взметались и падали в непостижимых, но властных жестах, сопровождая улюлюканье и вопли, танец хаоса, безумную песнь, вливавшую безумие в охотящуюся стаю детей-котов.

Впереди нас убегало перепуганное создание. Я вскользь коснулся его и нашел эхо его полных паники мыслей. Оно перебегало от пещеры к деревьям, из расщелины к ненадежному укрытию в руинах дома, обломки которого были разбросаны по склону.

Получеловек, полузверь, плоть и бронза. Создание знало, что обречено на смерть, но некий механизм внутри его плоти и металла заставлял продолжать бег. Им, казалось, двигало двойное побуждение: спасти плоть и защитить то, что было выковано в раскаленных горнах пещер-мастерских.

За короткий миг соприкосновения изнутри самой Ниив я полностью осознал стремление существа отыскать одну из таких мастерских, потому что там оно чуяло безопасность, спасение от беспощадной погони.

Но оно заблудилось на склонах гор, и дикая женщина на своем диком скакуне ясно видела его: она заставляла охотящуюся стаю действовать по своей воле, и вскоре они сомкнулись вокруг жертвы, чтобы убить.

И все же на какое-то мгновение дикие крики женщины смолкли, она замерла на своем волке, устремив взгляд вдаль — вниз по склону, наполовину освещенному луной.

Устремив взгляд на меня!

Она высмотрела или учуяла меня в стае и разгневалась.

Потом она поскакала дальше, оставив за собой только отзвук своего любопытства и глубокой досады.

Всего один миг, а когда я вернулся, Ниив глазела на меня с жадным восторгом.

— Ты видел! Ты видел! Разве не странно?

— Ты привлекла к нам внимание, — упрекнул я ее, — а я подозреваю, что такое внимание нежелательно.